не расплачется и не утешится. Но нет: хоть ученица, а взрослая, мудрая, давным-давно уже не подросток с ярмарки. Легла рядом с чужаком, обняла, прижалась тесно-тесно. Он не шевелился, не открывал глаз, не менял ритма дыхания. Нет, хуже ему не стало, Латира даже подозревал, что он в сознании, просто бережёт силы, не тратит их на общение с внешним миром. Мудрый сам пару раз так отлёживался и сильно не любил об этом вспоминать.
Вильяра грела тёмного своим дыханием, теплом своего тела и своего дара всё время, пока не приехали обещанные Вильгрином сани. Две статные рыжие охотницы остановили упряжки на почтительном расстоянии от Зачарованного Камня, с южной церемонностью поклонились Латире, который вышел им навстречу. Старик отметил на обеих развесистые гроздья золотых серёг: только сильные колдуньи не отморозят уши с таким количеством продетого в них металла. Древний опознавательный знак мудрых несёт тот же смысл, только выглядит куда скромнее. Латира велел подвести сани вплотную к убежищу. На скрип полозьев и повизгивание зверей выглянула Вильяра. Перед нею рыжие ведьмы едва не распластались по снегу! Мудрая сурово велела им не подметать сугробы рукавами, а назвать себя.
— Я — Даруна, дочь повитухи из клана Вилья и Поджи из клана Наритья, — представилась рыжая, что повыше и побойчее. — А это Нгуна, моя родная младшая сестра. Мудрый лишил её языка, она говорит только безмолвной речью.
Знахаркина дочь упёрла руки в бока, вздёрнула подбородок, вприщур озирая новоявленных родственниц. Латира тоже разглядывал трёх женщин, с трудом выискивал черты внешнего сходства. Вильяра — белоснежная северянка. В её двоюродных сёстрах кровь отца совершенно перебила кровь матери. Вообще-то, все Наритья — помесь переселенцев-северян с исконными обитателями Марахи Голкья: рыжими, под местные пески, зеленоглазыми и раскосыми. Обликом Даруна и Нгуна удались именно в этих своих предков, будто даже не Наритья, а какие-нибудь Джуни. Но для мудрого родство всех трёх колдуний было очевидно: яркий, сильный дар, наследие древнего знахарского рода. Беззаконный дом стоило сберечь если не ради самих рыжих, то ради их возможного потомства.
— Скажи мне, Даруна, кто вы в доме у Синего фиорда? — морозу в голосе Вильяры мог позавидовать северный ветер.
— Мы знахарки и доверенные помощницы главы дома, единокровного брата нашего Вильгрина. Мы прислуживаем мудрым Наритья и их гостям.
Ледяной взгляд мудрой Вилья:
— Даруна, ты или твоя сестра когда-нибудь отнимали жизни разумных?
Даруна повинно склонила голову:
— Я — да. Сестра — нет. Нгуна с детства поклялась быть хранительницей жизни.
— Даруна, ты кого-нибудь убила между первым снегом и первой зеленью?
Рыжая склонилась ещё ниже:
— Я дважды варила зелье беспробудного сна для тяжело раненных охотников, трижды — для неизлечимо больных стариков, они сами меня об этом попросили. Других зимних смертей на мне нет.
Немая сделала резкий отрицательный жест, Даруна перевела:
— Сестра поправляет меня. Мы с ней бывали руками Великого Безымянного, но мудрый не оставил нам памяти о сотворённом через нас. Мы иногда находили на своей одежде кровь, и это была не кровь дичи. Мы не знаем, убивали ли мы по его велению.
Вильяра медленно кивнула, перевела взгляд на Латиру:
— Я не уловила в речах Даруны прямой лжи, а ты, о мудрый Латира?
Латира чувствовал тени умолчания, бездну застарелого страха, подобострастие перед мудрыми, однако не грубое враньё. Подтвердил:
— Я думаю, Даруна сказала тебе правду. Часть правды, о мудрая Вильяра.
Знахаркина дочь снова обратилась к сестрам, уже чуть теплее:
— Я спросила, вы ответили, и пока довольно. Будет время, вы подробно расскажете мне о жизни и порядках в доме Вильгрина. Кстати, Нгуна, разрешаю тебе обращаться ко мне напрямую, я владею безмолвной речью.
Немая поклонилась, Вильяра едва заметно поморщилась от её зова, потом сказала вслух:
— Даруна и Нгуна, сёстры мои! К сожалению, у меня не осталось времени на родственные беседы. Властью хранительницы угодий Вилья я повелеваю вам отвезти главного спасителя вашего дома в то место, куда я укажу. Помогите Мули обустроить там всё по моему слову и по слову мудрого Латиры, а после возвращайтесь домой. Вы обе — Вилья по рождению, я беру вас под свою руку и подтверждаю ваше право селиться в моих угодьях. За любое беззаконие я спрошу с вас сама и спрошу сурово. Небрежение в том деле, которое я вам сейчас поручила, покараю смертью. Вы меня поняли?
— Да, мы будем беречь как себя… А кого? О мудрая Вильяра, кого и куда мы должны отвезти?
Вильяра сама принесла Нимрина на руках, сама уложила в сани, Мули только откинула и запахнула обратно шкуры-одеяла. Рыжие отшатнулись, зажмурили глаза, закусили пальцы. Даруна забормотала:
— Оборотень, оборотень, опять этот чёрный оборотень!
Мудрая виновато и сочувственно улыбнулась сёстрам:
— Мне тоже тяжело смотреть на его нездоровье. Он не оборотень из сказок — он чужак с другой стороны звёзд. Тем драгоценнее сотворённое им для нас всех — не по долгу, не по обязанности…
***
Ветры Нари Голкья — буйные сумасброды. Раз, и сдёрнули тучи с небес. Был ненастный сумрак — стал яркий день. Солнце засияло до рези в глазах, выжимая слёзы даже у привычных охотников. Нимрин загородил лицо ладонью, попытался зарыться поглубже в шкуры. Мули заботливо укрыла его с головой, начала привязывать к саням. Упряжные звери принюхивались, недовольно поскуливали, переступали лапами.
Латира хлопнул Вильяру по плечу, махнул рукой на небо — до полудня осталось не так уж много — и принялся давать указания рыжим. Вильяра сгребла горстями снег и сотворила путеводного побегайку. Прижала к груди, поглаживая по серебристой шерстке, будто живого. Сёстры слушали старика, заполошно кивали. Мули сидела на снегу возле саней, пела Нимрину согревающую песню. Латира уже оценил, что дара в девчонке — как бы не больше, чем в старших колдуньях, жаль, она хромает разумом. Зато новый облик Нимрина Мули приняла спокойнее всех и заботиться о нём будет, как должно.
Вильяра провожала взглядом сани, пока те не скрылись за перегибом горы. Шумно выдохнула, умылась снегом, свирепо отряхнулась.
— Ну что за погань, старый! Я же знаю, он нам с тобою жизнь спас, не говоря о прочих. А воротит меня от него — не могу!
— А если твой Нимрин навсегда останется таким, малая?
Знахаркина дочь зябко передёрнула плечами.
— С калеками, с неисцелимыми всегда тяжело. Особенно, когда близкие… Привыкну как-нибудь.
— Вот и начинай привыкать.
— Идём на Совет, старый. Я предвижу, некоторое время нам всем будет не до бесплодных терзаний. А потом… Будем живы, разберусь! Мы как пойдём-то, учитель? Через круги или
