Книга Стиратель - Яна Каляева

— Хотите меня казнить в самое ближайшее время. Замечательно! Но ведь ваше здоровье и даже жизнь в моих руках. Ваших близких и друзей — тоже. Я же Целитель! Вот я и спрашиваю: как вы смогли дожить до такого почтенного возраста, будучи настолько идиотом?

Почти не удивился, заметив, что образ графа мигнул, как сбойнувшая голограмма. Ничего, это только начало.

— Граф, вас ничего не беспокоит, нет? — сам чувствую, как взгляд становится пронзительным. — Вы знаете, что вы смертельно больны? В левом подреберье ничего не чувствуете? Такое лёгкое неудобство? Через неделю, не больше, появятся боли. Они начнут усиливаться, ещё через неделю станут невыносимыми. Но на фоне этих жутких болей вы умрёте только ещё через две недели. Это будет страшнее любой казни.

Вряд ли даже Смотритель знает, когда на самом деле граф умрёт и от чего. Я всего лишь видел тёмное пятнышко в его ауре. И кое-что накануне для этого сделал, не перед собой же мне скрывать. В моих же силах запустить это пятнышко в бурный рост. Для этого надо всего лишь прикоснуться к телу графа. Но ведь он этого не знает! Глумливо и гадко ухмыляюсь, эк его проняло. Аж слегка с лица спадает, бедняга. Бисура, как любил говорить мой покойный татарский дедушка.

— Ты меня сейчас же вылечишь, — шипит граф, сверля меня глазами.

Никакого удовольствия он сейчас не испытывает, чувство глубокого удовлетворения теперь моё. Вместе с ним, удовлетворением, разглядываю ужас на дне глаз графинчика.

— С какой стати, граф? — удивляюсь вполне искренне. — Нет, граф, я этого не буду делать. Вы меня казнить хотели, вот и казните. Мне начхать!

— Да как ты смеешь, червяк!!! — граф вскакивает, тяжёлый стул с грохотом падает.

— Сядьте, граф.

Что-то он чувствует и не только в моём тоне и долгом немигающем взгляде. Он не может заметить, как его образ снова мигает, но что-то чувствует.

— Хочешь, чтобы я тебя вылечил? — задумчиво разглядываю уже не такого уверенного владыку замка и окрестностей. — Но при этом держишь меня в темнице, отдаёшь на забаву своему конюху-садисту, не казнил меня только потому, что не выбрал самой жуткой казни и не выжал всю возможную пользу. Вот я и спрашиваю, граф: как ты смог дожить до своих лет? Ты же клинический идиот, такие долго не живут.

Вспышка злобы в его глазах уже никого не может напугать по-настоящему, так же, как ужимки киношного злодея.

— Как можно додуматься до того, чтобы пытать человека, от которого зависит твоя жизнь? — уже с долей равнодушия наблюдаю, как после очередного мигания, граф полностью не восстанавливается, становится немного прозрачным.

— Это всё равно, что арестовать проезжающего мимо маркиза или герцога, избить его, плюнуть ему в лицо, бросить в свою любимую темницу. На глазах у его дружины. Как долго ты после этого проживёшь?

Граф делается ещё более прозрачным. И неуверенность заставляет его всё-таки сесть.

— Что ты несёшь, смерд? — голос, однако, не только не уверенный, но… как будто громкость в телевизоре убавили. И тональность забавно писклявая.

— Не можешь объяснить, да? Знаешь что, граф, а покажи-ка мне свою сокровищницу, — пока дело не сделано, почему бы слегка не помародёрить?

Встаю. С удивлением гляжу на громыхнувшие кандалы. Их же кузнец отковывал? А магические, те, что на ногах, купили? У кого⁈ Хм-м… пристально и скептически смотрю на железки, они в ответ приветливо мигают, делаются прозрачными и пропадают. Так-то лучше! Встряхиваю свободные руки.

Вход в комнату, где хранится казна, начинается отсюда. Хватаю со стола лампу системы керосинка. Тоже вопрос, откуда она здесь? Тащу сильно ослабевшего и полегчавшего до веса ребёнка феодала за собой. Дверь, коридор, ещё одна дверь. Граф послушно трясущимися руками пытается вытащить ключ. Вытаскивает, вот только он дверь открыть не может. Это фактически уже изображение ключа, а не сам ключ.

Потеряв терпение, с силой пинаю дверь, с виду очень крепкую. Жалостливо хрустнув, с протяжным скрипом та открывается. Заходим.

— Ну, и где твои графские сокровища? — смотрю на ставшего ещё более прозрачным и окончательно жалким графа.

Вопрос к месту. Комната пуста, кроме слоя пыли нет ничего! И правильно. Откуда быть сокровищам, у графа одна половина крестьян вымерла, а другая еле ноги носит. Но чу! Что-то замечаю в одном углу. Топаю на заманчивый, хоть и тускловатый блеск в неверном свете керосинки. Хм-м, монетка! По виду и весу, золотая. Сгодится.

Всё. Нечего здесь больше делать. Выхожу из комнаты. Проходя мимо графа, бросаю в него вопрос, от которого он окончательно превращается в привидение.

— А как ты своим дружинникам платишь? Или с ними тоже конюх кнутом рассчитывается?

Удод мерзкий! Даже моего честно заработанного серебра нет!

Чтобы выйти из кабинета графа, надо через ползамка пройти. По пути на волю посещает мысль из разряда хороших, которые приходят опосля. Зря я про кузнеца подумал, что его нет. Его отсутствие объясняется тем, что платить ему нечем, казна-то пустая. Я ненароком угодил в режим, когда мои мысли материализуются мгновенно. Вернее, дематериализуют окружающую среду. Как живую, так и неживую.

Хотя, что в лоб, что по лбу. Подумал бы про кузнеца после того, как нагрёб полные карманы золота, оно бы и в карманах исчезло…

Таким же образом дематериализовались заносчивые перед низшими и угодливые перед Высшими слуги, случайно попавшиеся по пути. Все трое. Даже вякнуть ничего не успели. То есть, успели, но уже беззвучно. Состроили презрительно заносчивые физиономии и неслышно поплямкали губёшками. Не могут призраки взаимодействовать с материальным миром, звуковые волны — это тоже процесс в материальной среде. С тем же грустным и виноватым видом проплыл мимо силуэт Лилли.

Во дворике оглядываюсь. Дворцовый комплекс выглядит запущенным. Кое-где камень выкрошился, даже травка в швах пробивается, гордый шпиль покосился. О, кузня! Где совсем недавно на меня железо ковали. Крыша осела, дверь — видать, от сырости — полностью не закрывается, только поскрипывает от ветерка. Всё правильно, кузнецу нужно полноценное питание, вот он и ушёл от нерадивого хозяина. Искать то самое пропитание, потребное его мощному организму.

Угадываю что-то знакомое в фигуре, ковыряющейся у телеги. Подхожу. Весело хлопаю сзади по плечу. Постаревший и потускневший конюх оборачивается.

— А ты почему не исчез, сволота⁈

Конюх дёргается, злобно ощеривается и хватается за кнут. Тут же морщится от собственного резкого движения. Дематериализация тут ни при чём. Аура у него вполне здоровая,