И тут Настя действительно вспомнила, где она раньше виделаэто лицо.
С тех пор прошло примерно пятнадцать лет. Они, пять девочек,ехали в прокаленном солнцем поезде. За окнами проносились бесконечныевыгоревшие степи, скучные сонные полустанки, пропыленные рабочие поселки. Поездшел долго, бесконечно долго. Девочки болтали, смеялись, пели. Пели они хорошо –ведь они впятером составляли детский вокальный ансамбль «Звездочка». Пятьдевочек, пять лучей звездочки – Эля Маленко, Таня Ермакова, Лена Серебровская,Маша Чонишвили и она, Настя Рубинина. В составе этого ансамбля они ездили нафестиваль детских самодеятельных ансамблей, который Гостелерадио проводило вкрупном сибирском городе. Удачно выступив на фестивале, «Звездочка»возвращалась домой, в Петербург. Сопровождала девочек славная немолодая женщинаВарвара Степановна, сотрудница петербургского радио.
Дорога была долгая, но они не скучали.
Особенно после того, как познакомились с двумя мальчиками изсоседнего вагона. Мальчики были года на два старше их и ехали тоже в Петербург.Таня Ермакова, кажется, даже успела влюбиться в одного из них… как же егозвали? Юра! А второй – Сережа… вот и имена всплыли в памяти…
Пятнадцать лет отмотались назад, как выцветшая пленкакинохроники, и Настя узнала это лицо. Сквозь взрослые, самоуверенные чертыпроступила мальчишеская растерянность, неуверенный, беспомощный взгляд…
– Сережа! – удивленно проговорила Настя. –Это… это ты?
– Узнала! – проговорил он с тяжелымвздохом. – Этого-то я и боялся! Ну, что поделаешь! Ты сама во всемвиновата…
– В чем виновата, Сережа? – удивленно проговориладевушка. – Что ты делаешь? Зачем… зачем ты это делаешь?
– Я не Сережа! – выдохнул он с ненавистью. –Я Юра! Понятно? Юра!
Он и сам уже верил в это. Ему казалось, что он действительностал Юрой Магницким.
Собственно, он ничего не сделал. Судьба сама сыграла с нимэту шутку.
Сережа Калганов жил с матерью в небольшом сибирском городке.
Мать его, пожалуй, любила. Но только еще больше она любилапить дешевую водку или портвейн с работягами-строителями. Сколько раз Сережавидел ее на лавочке в соседнем дворе в компании трех-четырех небритых мужиков вробах и ватниках. Потом ее приводили домой, иногда приносили. Иногда она самаспускалась по шатким ступенькам в их полуподвальную комнату, размазывала пощекам пьяные слезы и бормотала:
– Сереженька, сыночек, прости мамку! – Это пьяноежалостливое настроение неожиданно сменялось злобным раздражением, и она вопилатонким истеричным голосом: – Щенок! Паршивец! Ты как на мать смотришь? Я тебя,сучонка, не для того родила, чтобы ты так на меня смотрел! Ты куда бутылкузадевал? У меня тут бутылка была припрятана, почти полная!
Сережа чувствовал растущую в душе тоскливую, щемящую злобу.
И когда однажды утром мать не проснулась, он почувствовал почтиоблегчение.
– Куда ты теперь? – с безразличным любопытствомспросила его соседка, Мартыниха.
– К отцу, – ответил Сергей.
Еще минуту назад он и не думал о своем отце, но когдасоседка спросила, ответ всплыл сам собой.
Отец жил рядом с Петербургом, в поселке городского типаОредеж. Адрес его Сережа прочитал на конверте, который мать как-то получила попочте. Письмо она сыну не показала, но напилась по-черному и повторяла,обливаясь пьяными слезами:
– Никому мы с тобой не нужны, сыночка! И папка твой протебя слышать не хочет!
Так что Сережа не рассчитывал на сердечный прием. Но внушалсебе, что родной отец все же примет его, и лучше жить с ним неподалеку отбольшого города, чем пропадать одному в сибирской глуши.
Он продал все, что еще не успела пропить мать, и купил билетв общем вагоне до Петербурга.
Поезд шел долго, в общем вагоне царила духота, пахло немытымтелом, чесноком и подгнивающими фруктами, которые везли на верхних полкахразговорчивые таджики.
Сережа вышел в тамбур и столкнулся там с мальчиком своихлет.
Его звали Юра. Они разговорились – обоим было скучно,впереди ждала еще долгая дорога.
Юра тоже ехал в Петербург, только ехал он с родителями вудобном купе.
Поняв, что Сережа голоден, он повел его к своим родителям.
Те принялись кормить незнакомого мальчика, предложили емуотдохнуть в своем купе.
Сережа ел их еду и думал: правда они такие добрые или толькоприкидываются? А зачем им прикидываться – от него, бездомного сироты, им точноничего не нужно…
Раньше он не встречал добрых людей, а если кто-то ипопадался на его пути – все говорили, что это просто дурак. Но Юрины родителивовсе не казались дураками.
Вскоре Юра рассказал новому приятелю, что они едут вПетербург только для того, чтобы там оформить какие-то бумаги и отправитьсядальше – в Канаду, где у них обнаружились богатые родственники.
Сережа смотрел на него с завистью: все-то у этого Юрки есть– и добрые родители, и богатые родственники в какой-то сказочной стране заокеаном, и будущее…
Эта зависть переходила в скрытую, тайную злобу: почему уодних есть все, а у других – ничего? Чем он, Сережа, хуже Юрки?
Шляясь по поезду, они познакомились с девочками изчетвертого вагона. Симпатичные, веселые девчонки возвращались в Петербург скакого-то фестиваля. Их сопровождала пожилая тетка, Варвара Степановна. Ониготовились сойти в городе Саратове, где у них было запланировано еще одновыступление, но до того Саратова оставалось еще далеко.
Так сложилась компания, в которой все они готовы были ехатьсколько угодно, не замечая жары и неудобств. Девчонки здорово пели, Юркаклассно рассказывал всякие истории, и среди них Сережа тоже не чувствовал себяодиноким.
Так, в веселой компании, они ехали два дня, а потом поездостановился в Саратове, девчонки вышли. Одна из них, Таня Ермакова, долгопрощалась с Юркой на подножке поезда, дала ему на всякий случай свой питерскийтелефон.
Поезд пошел дальше, но Сереже вдруг стало очень плохо. То лион отравился немытыми фруктами, то ли его доконала поездная жара, а может быть,его сломала поджидающая в конце пути неизвестность.
Юрины родители забеспокоились, уложили Сережу в своем купе,сам Юра вместе с отцом отправился к начальнику поезда, чтобы разузнать насчетмедицинской помощи.
Обратно они не вернулись.
На пустынном перегоне в сорока километрах от Ртищева поездпотерпел крушение. Погибли очень многие, из Юриной семьи не выжил никто.
Сережу нашли в их купе, обгорелого, израненного, безсознания.
