— Я тоже, Ксюш.
— Егор, ну зачем, у нас же все хорошо было, мы же…
— Ксюш, — он снова меня перебивает, — ты просто поставь себя на мое место и представь, как я себя чувствую. Я тебе в любви признался, я обещание тебе дал, и при этом живу в твоей квартире. По-твоему, это нормально?
— Почему нет-то? — я искренне не понимаю, что его смущает.
— Да потому что я мужчина, Ксюша!
— И я в этом не сомневаюсь.
— Это хорошо, — он кивает, — но, Ксюш, это неправильно, я ответственность взял, я тебе обещал, в конце концов мне перед Ариной Викторовной стыдно!
— А мама-то тут причем? — я окончательно теряю связь.
— При том, я ее получается из родного дома выставил, чтобы что получается? Жить там самому? Нет уж.
— Что значит ты выставил маму из родного дома? — я смотрю на него ошарашено, вообще не понимая, о чем он говорит.
— У твоей мамы отношения с моим дедом, Ксюша, и именно я уговорил его ее забрать, а потом и ее к этому решению подтолкнул, можно сказать бросив Арину Викторовну в объятия моего деда.
Кажется, в моей голове снова что-то ломается, потому что я все никак не могу расставить по полочкам сказанные Егором слова, переварить их, усвоить информацию. Это что же? Это как же?
Это шутка такая?
Я в подробности отношений мамы не вдавалась. Она у меня женщина взрослая и совсем не глупая, и если посчитала нужны пока отложить мое знакомство со своим избранником, значит на то были причины. Я эту позицию поняла и приняла. В конце концов я так сильно была зациклена на самой себе, своих проблемах и не удачах, что целых полгода не замечала очевидного. А она, опасаясь моей реакции, скрывала от меня такую важную вещь. И мне до сих пор стыдно за то, что я не поняла, не догадалась. Ну в самом деле, какая дача? Она ее особо не интересовала никогда, не продавали только из-за котенка.
А тут внезапно зачастила ездить на это дачу, и будь я более внимательна, обязательно бы что-нибудь заподозрила. В общем, после внезапного переезда мамы я все осознала, поняла, порадовалась. На нее не давила, не расспрашивала, ни на чем не настаивала.
Пару раз мы созванивались, мне лишь нужно было убедиться, что все у нее хорошо, несколько раз она заезжала, опять же, чтобы убедиться все ли хорошо у меня. А я смотрела на свою похорошевшую, светящуюся от счастья родительницу и нарадоваться не могла. Потому что такое невозможно сыграть, она действительно была счастлива. Она, конечно, переживала, себя накручивала, считая, что нас с котенком оставила, но потом все же окончательно смирилась, выдохнула.
Знакомить меня со своим избранником отказалась, аргументируя это тем, что пока она сама не готова. Говорила она расплывчато, уходила от прямых ответов и в конце концов я решила, что это только ее дело — когда и при каких обстоятельствах нас знакомить.
И вот теперь, стоя посреди новенькой гостиной, в совершенно новой квартире, я глупо смотрю на Егора, всматриваюсь в его лицо, ища в его выражении хоть намек на шутку и не нахожу.
То есть он все это время знал? И дед его тоже обо всем знал?
— Ксюша, дыши, слышишь, малыш, надо дышать.
Он говорит что-то еще, а у меня в голове наконец начинает складываться картинка. Я мгновенно вспоминаю, как получила должность в университете, вспоминаю, насколько простым было мое собеседование, можно сказать формальным. А еще вспоминаю, как однажды вернувшись домой, мама сообщила мне об этой вакансии. Сказала тогда, что знакомую старую по пути встретила, а та в отделе кадров работает. Я расспрашивать не стала, просто отправила тогда свое резюме, а на следующий день мне перезвонили и пригласили на собеседование с заведующей кафедры. А дальше оформление, беготня с документами, тогда еще Катюша приболела, и я как-то ничего не заподозрила. А оно вон значит как. По протекции. И не кого-то, а самого ректора. Да, Ксюша, как-то не получается у тебя иначе. В лицей крестная устроила, сюда вот кавалер матери.
— Я увольняюсь, — произношу твердо, понимая, как все это выглядит в свете открывшихся событий.
Мало того, что меня с подачи ректорской пристроили, так я ко всему с внуком этого самого ректора умудрилась завязать отношения. Нет, это уже слишком. Перебор.
— Приехали, это ты вообще как отношения между моим дедом и твоей мамой свела к своему увольнению? — он усмехается, притягивает меня к себе.
— Меня твой дед туда устроил, думаю, не нужно объяснять причину.
— Я знаю, и что это меняет?
— То есть, как это ты знаешь? — отстраняюсь, поднимаю голову, встречаясь взглядом с Егором.
— Ну вот так, дед проговорился, давно уже, недели четыре назад.
— И ты ничего мне не сказал?
— А зачем? Что изменилось бы?
— Я бы уволилась раньше, чем весь универ начал трезвонить о наших с тобой отношениях, добавь к этому информацию, что меня на работу устроил сам ректор, который, совершенно случайно является твоим дедом. Господи, это даже звучит ужасно, меня же просто засмеют.
Он хмыкает, а потом начинает улыбаться, как умалишенный, словно не понимая смысл моих слов. Я ему вещи серьезные объясняю, переживания свои, а он… он улыбается.
— Ну и чему ты радуешься?
— Как это чему? Еще три недели назад ты бы решила в очередной раз от меня сбежать, потому что все это неправильно, и бла бла бла, а сейчас ты об этом ни слова не сказала, только об увольнении, — стоит, довольный такой, лыбится, а мне стукнуть его хочется.
Он меня вообще слушал?
— Я тебе пять минут назад в любви призналась, Волков, ты вообще слушал, что я тебе говорила?
— Конечно, я тебя слушал, — его голос приобретает уже знакомую хрипотцу, зрачки увеличиваются, взгляд темнеет.
Улыбнувшись, так порочно, так многообещающе, Егор двигается на меня, вынуждая отступить. А потом и вовсе подхватывает под бедра и несет в сторону расположившегося у стены, внушительного белого дивана.
— Ты… ты чего удумал? — глупый вопрос, я на него без всяких слов ответ знаю.
— А ты догадайся, — он ухмыляется, взглядом меня раздевает.
Ну вот как с ним вообще говорить? Если он… если все наши разговоры то и дело постелью заканчиваются. И не то, чтобы я против была, но говорить же когда-то тоже нужно.
— Егор, — выдыхаю, подставляя шею под его жалящие поцелуи, позволяя себя раздевать.
— Ты не будешь увольняться, — произносит от между поцелуями, — ты останешься преподавать, и плевать, как все это выглядит, отношения между преподавателями и студентами не запрещены, нет такого закона у нас, а с моралью пусть все нахрен идут, малыш. И место свое ты заслуживаешь, и прекрасно это знаешь, так что чушь все это, Александровна.
— Но…
— Никаких «но». Или ты не хочешь больше работать? Я не против в таком случае, — он прекращает меня целовать, руками ведет ниже, и ловко вправившись с пуговицами и молнией на моих брюках, стягивает их с меня вместе с бельем.
