Он помнил, как все они сидели в машине и смотрели вслед уходящему отцу: он шагал неторопливо, словно успевал ко времени на важную встречу. В машине было жарко, тесно и душно, слышался только шум проезжающих мимо машин да монотонное тиканье поворотника, который отец включил, съезжая на обочину.
В тот день у Бруки случилась первая мигрень, по крайней мере первая, которую запомнил Логан, в тот день по прошествии двадцати минут мать бесстрастно сказала: «Он не вернется», – вылезла из машины, обошла ее, села на место водителя и отвезла их на турнир, где Логан проиграл 6–2, 6–1 какому-то верзиле с Центрального побережья, совершенно не владевшему техникой. Как выступили остальные, он не помнил.
«Отец, скорее всего, добирался на попутках», – подумал Логан, впервые. Очевидно, так и было. Тогда не существовало «Убера», чтобы вызвать такси. Не было мобильных телефонов. Правда, у отца его и теперь нет.
Он, наверное, голосовал на дороге, подняв большой палец, а ночь провел в каком-нибудь дешевом отеле. Не большая загадка. В детстве им казалось мистикой, как отец растворялся в воздухе.
Логан подумал, не позвонить ли отцу и не сказать ли ему: «Так что, ты тогда останавливался в „Тревелодже“? Вот и хорошо, старик. Это здорово, папа».
– Однажды его не было дома пять ночей, и это самый долгий срок.
Логан считал ночи. Это случилось после того, как Трой перескочил сетку и навешал Гарри Хаддаду, так что вся семья злилась на Троя.
– Пять ночей! Но твоя мать, наверное, вся извелась! – воскликнула Индира. – Она позвонила в полицию?
– Не думаю. Кажется, она никогда не звонила, – ответил Логан, хотя точно этого не знал, но полагал, что нет. – Потому что отец всегда возвращался. Она знала, что он вернется.
Логан вспомнил, как Бруки роняла слезы в тарелку со спагетти болоньезе, а мать ее успокаивала, словно уход отца из дому был не более серьезной проблемой, чем отсутствие в холодильнике пармезана: «Папочка вернется, глупышка, перестань плакать! Ему просто нужно немного проветрить мозги».
Мать не отпускала шпилек в адрес отца, когда он уходил, только уверяла всех, что он скоро вернется, беспокоиться не о чем, он появится с минуты на минуту и мы можем просто забыть об этом. Нужно только подождать.
– Ты никогда не спрашивал, куда он уходил? – поинтересовалась Индира.
– Спрашивать было нельзя. Мы должны были притворяться, что ничего не случилось. Это было… правилом.
– Не могу поверить, что твоя мать мирилась с этим. – Индира помолчала. – Но Эми-то наверняка интересовалась, куда делся папа.
Логана вдруг пронзило вспышкой болезненного воспоминания: Эми бежит по коридору и бросается к вернувшемуся домой отцу, молотит по его груди кулаками и кричит: «Куда ты ходил, глупый, плохой, непослушный папа, куда ты ходил?» – а мать вертится у нее за спиной и пытается отлепить ее от Стэна, который стоит молча и безучастно, как дерево.
В тот раз отец вернулся и сразу снова ушел? Или это не тогда было?
– Он сделал это в мой день рождения, когда мне исполнилось девять, прежде чем мы запели «С днем рождения тебя».
– Это ужасно! Это правда ужасно! – воскликнула Индира. – Стэн! Милый Стэн! Я думала, он просто большой старый медведь.
– Да брось ты! Мужчины совершают поступки и похуже, и в тот день он отсутствовал недолго. Вернулся к моменту, когда мне нужно было укладываться спать.
В тот раз отец купил ему шоколадный батончик. Логан помнил, как блеснула золотом обертка, когда он положил шоколадку ему под одеяло. Ничего более похожего на извинение со стороны отца Логан не помнил. И вкус подпольного шоколада, который не нужно делить ни с кем, а можно съесть в постели, после чистки зубов, был восхитительным. Логан вполне объективно оценивал события: в тот день отец повел себя плохо, даже жестоко, но воспоминание о том батончике сверкало и переливалось золотом в его памяти как свидетельство отцовской любви.
– В какой-то момент он перестал это делать, – продолжил Логан. – Я не помню точно, когда именно. Где-то в моем подростковом возрасте, полагаю. И мы все об этом забыли.
– Но тем не менее это могло оказать формирующее влияние, – сказала Индира. – На тебя.
– Нет, – возразил Логан.
В нем вдруг вскипело раздражение. Родители Индиры оба были психологами, и он терпеть не мог, когда она пыталась приложить к нему подобные упрощенные объяснения из психологии аффектов, ведь она-то сама – графический дизайнер, так откуда ей знать, а родители ее – плохие психологи, в противном случае они могли бы проанализировать самих себя и поставить себе диагноз как никуда не годным родителям и тогда, может быть, заметили бы, что их великолепная дочь ненавидит свое великолепное тело.
– Ничего тут не было формирующего. Просто странная привычка моего отца, и он из нее вырос. Это не сформировало меня. Я когда-нибудь поступал так с тобой? Исчезал бесследно? – (Индира не отвечала.) – Индира, ты знаешь, что такого не случалось. Никогда. – Какое-то чувство нарастало в нем.
– Физически ты никогда не уходил, – медленно проговорила Индира. – Но когда мы с тобой ссорились из-за чего-нибудь, ты определенно… устранялся.
– Я устранялся, – повторил за ней Логан. – Что, черт возьми, это значит?!
Теперь он слышал в своих словах отзвук слов матери, только она сказала бы: «Что, к чертям, это значит?!»
Ответа он не ждал. Какой теперь в этом смысл? Индира ушла от него, устранилась без объяснений.
– Мне нужно идти, – сказал Логан.
– Да, – холодно произнесла Индира. – Я этого ждала.
Ну а это, к чертям, что означает?! Он не стал дожидаться разгадки. Отключил телефон и долбанул им по деревянному подлокотнику дивана. Посидел немного, сердце часто билось. Да, за время их отношений с Индирой несколько раз у него действительно возникало желание поступить так, как делал отец, – встать и выйти из комнаты, прокатиться по кварталу, чтобы успокоиться после ссоры, обвинения, проблемы, которая расстраивала ее, – но он ни разу не пошел на это.
Ему требовалось собрать все свое самообладание, чтобы остаться, и чаще Индира вдруг всплескивала руками и уходила, хлопнув дверью, а теперь она вела себя так, будто обнаружила какой-то изъян в его характере. Он не кричал, как мать. Не уходил, как отец. Точно не свершал таких непростительных поступков, как дед, насильственные действия которого постыдной пеленой висели над их семьей. Ребенком Логан однажды нашел в глубине ящика стола маленькую черно-белую фотографию мужчины в мягкой фетровой шляпе и подтяжках, и когда отец застал его за разглядыванием снимка, то выхватил его из рук сына, будто это порнография. Стэну не пришлось объяснять, что мужчина в шляпе – это его отец. Логан ощутил жгучий стыд своего отца и заразился им, принял его как часть наследия предков, как цвет волос и рост.
Когда бы ни возникали у него проблемы в отношениях с женщинами, он предпринимал невероятные меры предосторожности, чтобы не повторить ошибок прошлого. Он весь подбирался и ждал, когда утихнут эти потенциально ведущие к катастрофе чувства, что в конце концов и происходило. Но то, что доставалось ему такой дорогой ценой, не получало ни признания, ни похвалы, ни одобрения.
