не я – слышу предсмертный крик.
– Тихо, тихо! – раздается рядом. Когда я поднимаю голову, раны на камне уже нет, он серый и обыденный, солнце рисует на нем пятнистые узоры. – Вот видишь? Ничего нет. Не реви.
– Да я… – Впрочем, вряд ли он не видит, что у меня сухие глаза. Скорее издевается, что, видимо, составляет основу его общения с другими существами. – Знаю. И еще раз спасибо. Я должен был все это осознать. Но такие вещи плохо вмещаются в человеческой голове.
– В голове фамильяра, знаешь ли, тоже, – неожиданно покладисто отзывается он, сворачиваясь возле меня клубком. По-своему устрашающее зрелище: густое черное пятно, в котором блестит один-единственный желтый глаз. – Когда Орфо, рыдая, рассказала мне, что убила своего парня, я и представить не мог, что на самом деле она выбросила его в какой-то портал. Да еще и в такой.
– Своего парня? – оторопело повторяю я, но Скорфус только фыркает.
– Она так не говорила, нет, но выглядело похоже. «Эвер то», «Эвер се», «Мы с Эвером» и даже «Мой Эвер»… Если честно, она достала меня тобой за четыре года. И я представлял тебя несколько другим. Скажем так, – желтый глаз вызывающе щурится, – более высокоорганизованной формой жизни.
Я качаю головой и напоминаю лишь:
– Ей было двенадцать. Мне около двадцати.
– Пф, это я должен тебе рассказывать о том, как десятилетних принцев и принцесс венчают, чтобы остальной мир точно понял: «Эти страны будут дружить»? – Скорфус вяло дергает хвостом. – Но мне плевать, уж поверь, меня куда больше поразил сам факт. Двуногий, волшебники не умеют открывать порталы. Этого не умели даже те первые, которых наделил даром Зирус. Все наоборот: порталы открываются сами, реагируя на состояние волшебников. Гнев. Боль. И к слову, это обычно случается там, где полотно мира уже однажды рвалось или, по крайней мере, подвергалось магическому воздействию. Так что, поговорив с Орфо, я сразу вспомнил того ее прадеда, который устроил расчлененку на вот этом самом месте.
– Вот этом? – Я оборачиваюсь. Раскаленное бледное золото режет глаза. – Я не знал…
– Никто уже не помнит, но пару поколений назад этот пляж был не замковым, а городским. Потом его прикрепили к королевским владениям, а горожанам расчистили другой, на западной стороне. Так, на всякий случай. Но все равно. – Скорфус приподнимает голову. Он смотрит сейчас так пристально, что хочется отвернуться. – Это требует даже не огромных сил. Огромной боли. Орфо, похоже, правда очень любила тебя и была вне себя.
«И именно поэтому ты должен простить ее».
Он не говорит этого, но я читаю в выражении морды. Не могу думать об этом, не сейчас – хотя услышанное и пошатнуло меня в очередной раз. Нет. Позже, наедине с собой.
– Знаю, – говорю только это. – И со мной было примерно то же.
Медленно, с усилием я начинаю вставать, а когда это удается, делаю решительный шаг к скале. Я знаю, что должен дотронуться до нее, знаю, что это замкнет круг хотя бы в моих мыслях. Да, здесь все началось, когда я убил Кирию, Гефу, Гофу и Аколлуса. Здесь же – кончилось, когда Орфо и ее кот вытащили меня. Кончилось. Кончилось. Правда. Мы все знаем это, мне нужно только выдержать проверку на ложь и окончательно выздороветь. А там…
Моя ладонь касается шершавого камня, ведет по нему, повторяя один из контуров «раны», Скорфус, тоже подлетевший, бормочет:
– Ну вот видишь, не так и страш…
За нашими спинами раздается пронзительный крик, что-то вроде хруста и тихий стук падения. В первые секунды кажется, будто голос человеческий, но когда мы оглядываемся, на песке – шагах в десяти, ближе к воде, – лежит просто мертвая птица. Чайка. Когда мы осторожно приближаемся, под ней уже распускает омерзительные щупальца-подтеки кровавое пятно.
– Я ошибся. Бр-р-р, – изрекает Скорфус, замысловатым взмахом хвоста попросив меня не подходить. Он приближается вплотную сам, аккуратно трогает колышущиеся на ветру серые перья лапой, наклоняется, чтобы понюхать. – Как думаешь, это у нее сердечный приступ?
Я чувствую холод, не знаю почему. И дурноту от красноты, которую жадно впитывает сухое золото.
– Много крови, – удается выдавить только это, затем я все же приближаюсь и сажусь на корточки.
– Не трогай, – мрачно просит Скорфус. – Мало ли. – Все так же аккуратно он переворачивает птицу. Ее спина – сплошное кровавое месиво, хребет наполовину выдран. – Знаешь, вот никогда мне не нравилось это место.
– А Орфо и ее семья, да и я тоже, много времени проводили здесь…
Скорфус кидает на меня задумчивый взгляд, а потом щерится, оголив только левую половину челюсти.
– Возможно, тем хуже для вас.
– Да о чем ты?
Но он только мотает головой, как мог бы мотать скорее пес, чем кот.
– Сам пока не знаю. Так, к слову пришлось.
Он снова вскидывается, мы встречаемся глазами, и на секунду меня охватывает порыв – рассказать ему, что я видел в санктуарии. А может, и что я видел раньше, про призрачную – фантомную? – фигуру над кроватью. По спине пробегает дрожь, я облизываю губы и вместо этого тихо спрашиваю:
– Скорфус, скажи, а насколько ты сам устойчив к магии и управляешься с ней?
Он дергает правым ухом, затем прижимает его к голове.
– Судя по тому, что я вас вытащил и никто не пострадал, можно сделать выводы, нет?
Я киваю. Его оскал превращается в самодовольную улыбку.
– Когда Орфо впервые привела меня сюда, я сразу почувствовал, что что-то не так, да и восстановить портал мне не составило особого труда. Как и потом его закрыть и очистить тебя.
– Понятно…
Скорфус щурится. Видимо, я не справился со своим тоном.
– Тебя что-то тревожит, правильно?
Не знаю, как ответить, я сам этого уже не понимаю. Мертвая птица, истекающая кровью и бессильно раскрывшая желтоватый клюв, пугает меня, хотя я никогда не был брезглив. Галлюцинации – галлюцинации ли? – пугают еще больше.
– Многое, – лаконично отзываюсь я. – И прежде всего я сам.
Он, ничуть не удивившись, вдруг подмигивает, если только может подмигнуть существо с одним глазом.
– Слушай, – тон становится мягче, – я понимаю. Но я уверен, ты не принес с собой никаких чудовищ, не принес даже червей. Из Подземья вообще довольно сложно выбраться без особенной магической помощи, оно крайне неохотно расстается со своими сокровищами и пленниками. Это не правило, это то, что правилам предшествовало. Наш мир и это место – даже не параллельные прямые. Скорее прямая и… чернила, которыми эту прямую когда-то нарисовали.
Звучит сложно, но уверенно, и мне даже становится легче. Я правда думал об этом – что,
