успех".
Тем номархам, что согласятся пойти с ним сейчас, он пообещал двойную долю добычи. Остальные должны до зимы замириться с соседями, собрать и подготовить армию для похода на Боспор.
С рассветом Даиферн отправил эпактриды патрулировать пролив, чтобы пантикапейские рыбаки не разнюхали про плоты и не донесли Спартаку. К утру следующего дня синды должны быть у городского рва. Разведчики донесли, что возле города есть фисташковая роща, значит, можно завалить ров ветками.
Сначала он взял Ахиллий.
Вернее, просто ворвался с конницей и повесил архонтов. Полис маленький, не раз битый и сколотами, и синдами. Ремесленникам оккупанты велели не высовываться из мастерских, а крестьян выводили на хору под конвоем.
Всю следующую ночь стучали топоры, слышались команды сотников. Со стороны Ахиллия подходили подводы с тростником, смолой, пенькой. Бревна связывали просмоленными веревками. Сверху закрывали травяными матами, чтобы лошади не проваливались в щели. Прибивали уключины для весел. Над косой удушливым черным облаком висела копоть.
Отчаливать Даиферн решил именно отсюда: сильное течение из Меотиды в Понт должно прибить плоты прямо к Парфению.
Сидя у костров, воины с сожалением смотрели на восточную сторону косы, где к Корокондамитскому озеру уходили длинные плоские отмели. Вот бы такие были к западу, говорили они, тогда и плоты не нужны. Между банками и приплесками можно плыть, ничего, кони приучены.
Под утро над косой разнеслась команда: "Стройся!"
Тридцать плотов ожидали погрузки.
На каждый поместился десяток кавалеристов с конями. Гребцы налегли на весла. От Ахиллия наползали темные махины. Носовые лампадионы триаконтер светлячками блестели в темноте. Армада синдов неотвратимо приближалась к Таврике, чтобы жечь, грабить и убивать…
Стоило задиристому херсонесскому петуху продрать горло, как Тибий проснулся — словно тот его клюнул. Рядом заворочались братья и сестры, отец встревоженно всхрапнул. Мать приподнялась, беспокойно окинула взглядом свое большое семейство, потом снова уронила голову.
Мальчик осторожно спустил ноги с соломенного тюфяка и зашлепал босыми ногами к двери. Улыбнулся: теперь он легко выиграет спор. Вечер закончился ссорой с одним из братьев. Тот дразнился соней и со смехом говорил, что Тибий ни за что не проснется с первым петухом, чтобы вывести коз на пастбище.
"Молодец херсонесит, — думал, позевывая, Тибий, — не подвел".
Лицо обдало ночной свежестью. От сарая бросился большой лохматый пес, облизал, повизгивая и приседая от радости. Козы в загоне не спали. Заблеяли, сунулись теплыми носами в шею, словно торопили. Стоило ему отодвинуть створку ворот, как стадо, теснясь и толкаясь, полезло наружу. Первым как всегда норовил выйти Таврик — вожак.
Мальчик заспешил к валу, мимо таких же сырцовых хижин, жердяных загонов и поленниц, по ссохшейся грязи улицы. От дома до ворот всего-то бросок камня. Или полет стрелы — но это смотря кто стреляет. Если он, Тибий, то, наверное, все-таки два полета, ему как следует лук еще не натянуть.
Часовой с улыбкой снял запорную балку:
— Ты сегодня рано, Тибий.
За Меотидой небо подсвечивалось розовым.
Он побежал к берегу по росе, подпрыгивая козленком. Пес тоже подпрыгивал, норовя лизнуть в лицо. Стадо послушно семенило сзади. Вон за теми яблонями начинается пашня. К проливу можно спуститься по дороге вдоль межевого вала. Если взять левее, то тропинка выведет к лиманам, где самая вкусная молодая осока.
Вдруг пес покатился по земле, скуля и вгрызаясь в бок. Тибий подбежал, наклонился. Стрела! Он отпрянул, завертел головой. От яблонь крались люди с оружием. Странные — в остроконечных шапках, лица раскрашены. Он хотел убежать, но ноги не слушались. Так и стоял, пока к нему не подошли.
Брезгливо глянув на мокрую штанину мальчика, воин поднес руку к поясу. Глаза смотрели холодно и безжалостно. И вот тут Тибий закричал.
Козы шарахнулись, но, отбежав в сторону, опять остановились. В нетерпении принялись жевать траву. Только Таврик косился на чужака. В его желтом глазу черная тень подняла нож…
Спарток собрал архонтов в булевтерий.
Сухо объявил:
— В Парфении синды.
Архонты опешили. Когда шок прошел, наперебой заговорили:
— Даиферн наш союзник!
— Как посмел!
— Поставки зерна в Афины будут сорваны!
— Не о зерне сейчас надо думать, — резко сказал Спарток. — Там греки умирают!
Пристыженные отцы города замолкли.
Одрис продолжил:
— Мобилизацию я объявить не могу. На Боспоре только-только воцарился мир, люди устали от войны. Да и уборка ячменя в разгаре.
— Пошлем наемников, — предложил Федим.
— Фракийцев нельзя! — возразил Каллиад. — Кто будет мои эргастерии охранять?
Поймав пристальный взгляд Первого архонта, он замолчал.
— Тогда меотов и керкетов, — сказал Игиенонт. — Они враждуют с синдами.
— Хорошо, — согласился одрис, — но одних наемников мало. В проливе десять триаконтер, не считая плотов и эпактрид. По моим подсчетам, синдов около двух тысяч.
Федим схватил его за рукав:
— Сколоты?
Спарток сжал губы. Не будет же он рассказывать архонтам про семейные дрязги фракийских династов и предательство племянника. Но другого выхода нет, придется идти на поклон к Октамасаду.
Архонты закивали, загалдели.
Все хвалили Федима:
— Точно! Молодец! Ну, ты голова!
— Чем платить будем? — в голосе Спартока звучало сомнение. — Сокровищница Аполлона в Феодосии. Все, что было в казне, мы отдали китейцам. Афины рассчитаются за зерно только осенью.
— Соберем по фиасам, — заявил Каллиад. — Деньги на помпу они находят, пусть теперь раскошелятся ради симмахии.
Спарток усмехнулся:
— Ну, вот ты и иди к Филопатре.
— И пойду! — хорохорился Каллиад.
— А я поговорю с Аполлодором, — решительно сказал одрис.
Распустив собрание, он вернулся в свой флигель. Миртия обвила шею любимого руками:
— Устал? Иди поешь.
Спарток поцеловал ее в губы:
— Накрой для двоих. У меня будет серьезный разговор.
Послал за Аполлодором вестового.
Когда жрец вошел, Спарток ел по-фракийски — сидя на стуле за столом. Одрис так и не приучился возлежать во время приема пищи на клинэ.
Жестом предложил гостю место напротив.
Аполлодор поставил на стол ойнохою.
