оно и вышло. Вот он, на коне, в сопровождении адъютанта, теперь взятого в качестве секунданта.
Морось перешла в учащающийся дождь. Небо нахмурилось донельзя. Слетающие листья напоминали нетопырей, мелькающих в мрачной пелене. Умереть в такую мерзкую погоду, верно, означало прямиком загреметь в преисподнюю…
Арбитр проверил аркебузы обоих дуэлянтов. Затем, подойдя к тому и другому, спросил о том, не намерены ли они отказаться от поединка и получил отрицательный ответ.
– У меня просьба, – сказал Орудж-бей арбитру.
– Я вас слушаю.
– Я отказываюсь от права первого выстрела.
– Это невозможно! – вскричал маркиз. – Я приказываю!
– Командор, здесь субординация не действует!
– Нельзя нарушать условия дуэли, – пытался возразить и арбитр.
– Я не нарушаю условий. Просто вношу поправку. Если держаться правил, то дуэли, как вам известно, запрещены. И если мы изменим очередность выстрелов, то никто не предъявит претензий.
Маркиз крикнул:
– Твое предложение?
– Предлагаю выстрелить одновременно. Это уравняет шансы.
Маркиз заколебался, походил взад-вперед, обратился к арбитру, испрашивая его мнения.
– Я не встречал прецедентов, ваше превосходительство. Но, по-моему, это благородный и великодушный жест.
– Но я не нуждаюсь в снисхождении!
– Это не снисхождение, а вопрос чести! – пояснил Орудж-бей.
Арбитр поддержал:
– Одновременный огонь… дает шанс уйти от обвинений в нарушении закона, сеньор Командор. Это можно представить как несчастный случай… недоразумение… Что касается меня, то у меня алиби – я числюсь в покойниках, и даже храню свидетельство о собственной смерти…
Маркиз после некоторой колебаний махнул рукой:
– Будь по-вашему!
Арбитр подал каждому по бокалу, затем извлек из мешка бутылку вина; дуэлянты, сдвинув бокалы, выпили, каждый за свое здравие и за погибель противника…
Затем арбитр развел их по разные стороны и отсчитал дистанцию в тридцать один шаг. Маркиз нервно поигрывал оружием, пытаясь собраться.
Орудж-бей выглядел спокойным, поглаживая бороду.
Но вот арбитр подал знак.
Дуэлянты стали сближаться. Земля была разжижена дождем, потому ступали медленно.
По их лицам стекали дождинки; волосы намокли.
Орудж-бей прицелился в правое плечо маркиза и нажал на курок, взвился горький дым, расплываясь вокруг; маркиз чуть отпрянул, качнулся, но продолжал движение, на ходу перебрав аркебузу в левую руку.
Орудж-бей ждал ответного выстрела, но произошло непредвиденное. Маркиз, пройдя пару шагов, поскользнулся и упал у ног противника. Адъютант кинулся к нему. Маркиз был без чувств. Адъютант обхватил обмякшее тело, с правого плеча стекала кровь и мешаясь в дождем, впитывалась в землю.
Арбитр перекрестился.
Орудж-бей повернулся к Хосе:
– Ты выиграл!
И, вернув ему оружие, вскочил на коня и дернул поводья.
– А конь? – крикнул вдогонку секундант.
– Он скоро будет твоим! – отозвался дуэлянт. И пришпорил коня.
* * *
Он сдержал слово и подарил гнедого, доставленного из Мадрида своему секунданту.
Сидя в своей комнате, он думал о возвращении в столицу. Но не сомневался, что молва опередит его. Земля слухами полнится.
Однако за ним вины не было. То, что инициатором дуэли был маркиз и то, что инициатор остался жив, вселяло надежду, что все обойдется. Но если до ушей Маргариты дойдет подноготная поединка, и всплывет тень Анны, тогда ему несдобровать.
Кызылбаш решил отправиться в столицу один, не сказавшись Анне.
Отношения с ней зашли глубоко. Хотя дело не дошло до постели, они поведали друг другу многие тайны свои и прикипели сердцем. Ему казалось, что иранскую свою подругу, далекую Фатиму он не любил так горячо и трепетно, как эту белокурую немку. И в его сердце закрадывался страх. Страх потерять ее.
В это время донеслись частые торопливые шаги, и в комнату ворвалась, как обезумевшая, бледная, побелевшая Анна… И бросилась в его объятья. Он никогда не видал ее такой и не ожидал столь бурных проявлений чувств.
– Если… по правде… – она задыхалась, – я хотела его смерти!
Уткнулась ему в грудь, и копна взвихренных желтых прядей теребила ему лицо, обдавая душистой волной.
Она выглядела как обезоруженная и беззащитная амазонка, сдающаяся на милость победителя.
Он молчал. Она вскинула отуманенные глаза и прильнула губами к его безмолвным устам.
Может быть, это был финал.
Пусть!
И он обнял ее.
XXII
Разорванное письмо Анны и начало интриги с королевой
Он выехал из Остенде ни свет, ни заря. В это же время усталой Анне, забывшейся в его постели, снились пестрые, радужные сны.
Дорога на Мадрид пролегала через Вальядолид. И он хотел бы направиться прямиком в новую столицу – узнать, как там дела с изданием книги. Но не нанеся визит королеве, он мог бы дать пищу пересудам и вызвать очередной ревнивый наскок своей августейшей покровительницы.
Когда он доехал до Эскориала, время близилось к вечеру. Солнце катилось за скалистые кручи, видневшиеся за двором.
Дворцовая публика прогуливалась в аллеях, внимая пению птиц. Июль был на исходе, жара еще не спала, несмотря на предвечерний час… Давно не выпадали дожди.
При виде нашего героя светские кумушки оживились, зашептались.
Встретивший его у апартаментов королевы камергер Рамоно сказал, что она в обществе дуэньи и двух фрейлин совершает прогулку у скалистого кряжа.
Он двинулся по склону вверх; королева, сидя в ротонде, находящейся на гребне возвышенности, созерцала округу.
Она была в черной бархатной кофте и в юбке из той же ткани; в волосах искрящаяся диадема и неизменный узорчатый веер в руках.
За Орудж-беем чуть позади поспешал Рамоно. Они видели служанок с корзинками, мельтешивших среди скал и что-то искавших. Позже выяснилось: собирали из куропаточьих и перепелиных гнезд яйца.
При виде королевы наш герой не поверил своим глазам: она резко изменилась; прежде яркие чувственные губы побелели, нежный румянец исчез с увядших щек…
– Я очень подурнела, да? – спросила она у дуэньи, поправляя прическу и не сводя взгляда с приближающегося фаворита.
– Эх, дорогая! Если слишком будешь переживать об этом, проворонишь красу свою…
Дуэнья при виде гостя встала, поклонилась. Маргарита осталась сидеть и подала руку; Орудж-бей поцеловал бледную кисть и приложил к глазам, изъявляя особое почтение. Этот жест растрогал королеву, и она забыла былые счеты и обиды. Дуэнья оставила их наедине.
– Вы чаете прощения моего, дон Хуан?
– Я уже получил его; вы оказали мне честь, позволив поцеловать вашу руку.
– Я продрогла, – она встала и пошла вниз по зеленому склону. Он последовал за ней, поравнялся.
– Я выгляжу увядшей, не так ли?
– Мне кажется, вы похорошели еще больше…
– Не льстите.
Он отмолчался, но, чтобы доказать искренность своих слов, вновь поцеловал ей руку.
Погодя королева огорошила его вопросом:
– Она действительно красива? – Речь шла об остендской даме.
– Красота – понятие относительное… – ему не хотелось лгать. Он знал, что
