— Говорите.
— Лева, вы где?
— Э-э-э… «Шереметьево-2».
— Что?! В аэропорту?! Вы в аэропорту?!
— Не ори так. Только что проехали указатель: «Шереметьево-2». Я так понял, что до ближайшей деревеньки под названием Шереметьево — два километра.
— Еще так далеко! То есть я хотел сказать, что да, есть такой указатель. Но вам еще ехать и ехать!
— Ну, подзадержались слегка. Что, соскучился?
— Хуже.
— Держись, Коля. Еву хочешь услышать?
— Нет, не стоит.
— Почему?
— Не хочу ее расстраивать. Потом. Это все потом.
«Обойдется. Как-нибудь обойдется». Он снова ловит такси.
— Ну, как там жизнь в Москве?
— Нормально.
Фаэтон[19]
Кое-как день переваливает за вторую половину и тянется к вечеру. Николай Краснов наведывается в гостиницу, где предусмотрительный Лева Шантель забронировал два люкса и еще несколько двухместных номеров. В небольшом городке, районном центре, ожидается наплыв гостей.
Гостиница находится в старом купеческом доме, трехэтажном особняке еще дореволюционной постройки. Каждый год ее пытаются реставрировать, выделяют средства из скудного городского бюджета, окружают лесами, шпаклюют, штукатурят, подкрашивают оконные рамы. Через какое-то время новая краска отлетает, словно яичная скорлупа, и старое здание вновь вылупляется из нее во всей своей первозданной красоте — тяжеловесное, немного осевшее, но прочно вцепившееся кирпичным фундаментом в рыжую глину. И ничего с этим не поделаешь.
— На мое имя заказан номер? — интересуется Николай Краснов у дежурного администратора. — Какой?
Женщина лет сорока, миловидная, но перегруженная золотыми украшениями, словно пиратская галера награбленным добром, приоткрывает рот:
— Ой! Вы…
— Да, да, да. Николай Краснов.
— Ой!
Он начинает терять терпение:
— Так вам звонил мой продюсер?
Она лихорадочно начинает перекладывать бумажки на своем столе.
— Звонил Лев Антонович Шантель, и…
— Это мой продюсер. Ключи, пожалуйста.
Администраторша взволнованно берется руками за горло, словно пытается сорвать с себя одну из золотых цепей. «Правильно, милая. А то потонешь, не дай бог!» Он сегодня злой. Все время думает про того друга-предателя.
— Так где ключи от люкса? Ведь Шантель заказал люкс для меня и моей жены?
— Разве… Пожалуйста. Ваш номер-люкс в левом крыле второго этажа.
Она приходит наконец в себя. Во взгляде куча вопросов: «Почему в гостиницу?» «Как это жена?» «А что люди скажут?»
— Когда приедет Ева… Вы знаете ведущую «Музыкального прогноза»? — Администраторша кивает несколько раз подряд. — Скажите, что я взял ключи и очень ее жду.
Он давно уже понял, что безразличная вежливость — лучшая защита. Не надо хамить и не надо никого одергивать. Главное — улыбаться и недопускать до себя. Держать дистанцию, занять круговую оборону и защищать свое территориальное пространство, будь оно хоть в полметра. Но защищать.
Поднявшись в номер, снова звонит Шантелю:
— Лева, вы где?
— Подъезжаем. Да что тебе так не терпится?
— Я в гостинице. Взял ключи от люкса. Ты должен мне помочь.
— Потерпи еще немного. Еву хочешь?
— Я что, не знаю ее номера телефона? Тебя я хочу услышать, а ее увидеть, разве не понятно?
— Кто вас, гениев, поймет, — бубнит Шантель.
«Но почему она-то мне не звонит? Почему?» — отчаянно думает он. Ах, да! Это одна из милых Евиных привычек! Полное неприятие телефонных разговоров, где никак нельзя обой -тись выразительными жестами. На часах без двадцати пять. Вечером начнется первая часть запланированных на приезд суперзвезды мероприятий. Надо еще успеть переодеться, осмотреть место действия и узнать, что за программа. Насколько придется напрягаться общением, а насколько пением.
Он ложится на двуспальную кровать и начинает ждать. Процесс этот часто сопровождается дремой. Во сне и время быстрее проходит. Когда Коля Краснов просыпается, улыбающаяся Ева уже в номере, кидает в кресло свою дорожную сумку и ласточкой летит к нему на кровать.
Еле слышное фырканье в ухо, щекотание ресницами, ласковое движение губ: «Скучала».
— Зачем ты все это придумала?
— Я?!
Нет уж, сначала поцелуи. Когда раскрылись ее тайны, она стала ему ближе, это без всякого сомнения. Странно иногда получается: люди не могут жить друг с другом, но и друг без друга не могут тоже. И начинается этот бесконечный поиск точек безболезненного соприкосновения, позволяющего думать о том, что в любой момент можно оторваться и пуститься на новые поиски. Потому что друг с другом все-таки нельзя, не получается.
После стремительного, похожего на короткометражный фильм сеанса любви он несколько долгих секунд пытается вспомнить его содержание, потом, приподнявшись на локтях, долго смотрит на ее красивое, золотистое тело:
— Ты похожа на древнегреческую амфору. Нет, не так. На хрустальный флакон дорогих духов с плотно притертой крышкой. Что там, внутри, поди догадайся, ведь ты почти все время молчишь. Как будто боишься расплескать те драгоценные капли, что в тебе еще остались.
Ловит ее восхищенный взгляд:
— Что? Да, я почти поэт. Немного не хватило. Не спорь, я давно это знаю. Не туда свернул в тот момент, когда надо было сделать выбор. Молчи, молчи. — (Как будто она собиралась что-то сказать!) — Мне надо бы написать об этом песню. О тебе, обо мне, о том странном, что между нами происходит. Наверное, неординарные люди и любить не умеют, как все.
Потом они долго молчат. Очень долго. Ева, свернувшись калачиком, что-то напряженно обдумывает.
— У меня к тебе какая-то странная любовь, — наконец говорит он.
— Как у папы?
— Что? — он даже вздрагивает. — Сказала тоже! Папа твой со странностями. Кстати… Он никогда не говорил, что лучше бы меня не было?
Удивленно приподнятые брови: то есть?
— Виктор Петрович не любит, когда близкие ему люди выходят из-под контроля. Вдруг это его рук дело?
«Что?»
— Ты не представляешь, что я пережил за эти последние два дня! Кстати, Шантель приехал?
Кивок.
