– Но я не такая!
– Все так говорят.
Тому словно подбросило:
– Если у меня есть шанс получить корону полноправной властительницы вотчины, знаешь, что я тогда сделаю?
– Помилуй. Откуда?
– Я постараюсь изменить все!
– Не самая свежая мысль. Наверняка, кто-то уже пытался. Когда система отлажена, таких меняльщиков она бросает на дно или уничтожает. Изменения – враг стабильности. Местная стабильность всех устраивает.
– Всех? Откуда же взялось безумное число отступников, которые пошли за Деметрией?
– Вот система и перемолола их, собрав вместе для удобства.
Тома бездумно вытащила из костра тлеющий прут и крутила его в руке, не замечая, что делает.
– Если мечтаешь о переустройстве мира в качестве цариссы, – я вырвал у нее механически двигавшийся прут, едва не выколовший мне глаза, – для начала придется стать самой могущественной семьей.
– Придется, – мрачно согласилась Тома.
Вот как. План на ближайшее будущее. Надо кое о чем напомнить.
– Варфоломея мечтала о том же. Итог тебе известен.
– Значит, нужно стать не цариссой, а царицей, тогда полномочия позволят сделать то, что хочу. Как здесь сменяется власть? Выбирается? Захватывается? Мне известно только, что она не передается по наследству, хотя не понимаю, почему.
– Аглая носила титул «назначенная возможная преемница».
– Кто и как выбрал Аглаю, за какие заслуги?
– Скорее, не за заслуги, а за выявленные умения и возможности. Аглая была интуитивным политиком и интриганкой.
– А у меня получится?
– Стать следующей царицей? – Я ободряюще приобнял Тому за плечи, доспех звякнул об доспех. – Если захотеть, получится все. Был бы смысл.
Металлические пластины жалобно скрипнули, Тома прижалась ко мне сильнее, а склонившаяся голова стукнула по виску боковиной шлема:
– Я могла бы подправить законы так, чтобы всем улучшить жизнь… и чтобы ее сохранить всем, кому получится.
– Ты же знаешь, как ревностно здесь относятся к законам.
– Чья власть, того и законы. Народ привыкнет ко всему. Как в царстве Вечного Фриста. К любой чуши.
– И какую чушь ты хочешь нести местным жителям?
– Снова шуточки? Я говорю серьезно.
– Ладно, что бы ты сделала?
– Для начала запретила бы…
– А ты знаешь, что неправильные законы нужно исключать не только из свода законов, но и из памяти народа? Только через пару поколений соблюдение новой редакции станет «вековой» традицией, когда люди даже представить не смогут, что не так давно все было иначе.
– Кто-то же должен начать.
Не поспоришь. Но я предупредил.
– Я оставила бы наказание смертью только за страшные преступления. – Взор Томы горел, щеки разрумянились. – Смерть – хороший стимул, но безвозвратный. Кто ошибся, тот уже не исправится.
– Не исправится, – кивнул я. – Но будет примером другим, чтобы не ошибались.
– Действительно так думаешь?
– Нет. Просто подначиваю тебя, чтобы мысли были точнее. Давай, что там еще у тебя.
– Отменю чередование вотчин, чтобы можно было строиться, расширяться, увеличивать население.
Вообще-то, чередование – залог безопасности царицы. Но я смолчал. Тома продолжила перечисление:
– Еще нужно ввести деньги, чтобы развивать экономику, торговлю и частную инициативу. Надо подтолкнуть предпринимательство – когда человек работает на себя, он горы сворачивает.
Здесь я не преминул присовокупить:
– Даже в ущерб своему здоровью.
– Но ведь сворачивает?
– Если все делать лишь для своей выгоды, кто будет стоить города, заводы, электростанции, толкать вперед науку, защищать страну?
– Для того существуют налоги и таможенные пошлины, бюджет. Оттуда – на указанные тобой цели.
– Когда дойдет до чеканки денег, назови их томиками. Нет, тамариками. А мелочь разрешаю назвать чапками. Сто чапок – один тамарик. Звучит?
– Вечно все низведешь до шуточек. – Тома соорудила на лице обиду. – А я говорю серьезно.
Она даже отодвинулась.
– И я серьезно. Деньги будут бронзовые?
– Других металлов здесь не знают.
– Сестричеству известна сталь.
– Это у тебя такой бзик – веришь в то, что показалось.
Наш разговор прервали снятым с огня приготовленным ужином. Каждый доставал свою ложку. Нам – «начальникам» и новичкам в походном деле – принесли запасенные заранее. Котел был переставлен на землю, после чего бойники отошли во тьму, предоставив «благородным» есть первыми.
После непродолжительного чавканья и постоянного дутья на ложки мы поднялись, а вокруг котла расположилась вторая смена. Ночное жилье тоже распределили по весу в обществе: папринция и нашу троицу определили в один шалаш, вторым довольствовалась прочие, которые, между прочим, все построили и организовали. Тому положение дел не смущало, она же цариссита, повелительница вотчины, голубая кровь. Дядя Люсик тоже воспринял как должное, уже привык. Почитание местных традиций было для него способом выживания. Юлиан просто полез на ложе, так как туда легла Тома. И только меня бесили порядки неравного мира, где один работает, а другой ест.
Дядя Люсик заметил мое состояние.
– Чапа, ложись, утро вечера мудренее.
Он указал на обширное место между собой и Томой, с другой стороны которой блаженно растянулся Юлиан.
Оттуда, из-под навеса, я наблюдал за укладывавшимися бойниками. Половина из них сразу улеглась спать, вторая встала на охрану.
– Пия… гм, человолка покормите! – громко распорядилась Тома, махнув рукой на позабытую всеми клетку.
Ну вот, а я даже не вспомнил. А только что в душе укорял Тому в равнодушии к ближним. В чужом глазу, как говорит библия…
Один из бойников отправился выполнять приказ. Через минуту злобное рычание и площадная брань сообщили, что дело не клеится.
– Хозяйка, что с чертовой зверюгой делать?
Пиявка никого не подпускала, скалилась, огрызалась, кусалась, царапалась. Еду ей поочередно пытались дать несколько бойников. Одни отвлекали, кто-то пытался впихнуть в клетку свежевыструганную лохань с остывшей кашей. Они, чудики, туда и ложку положили. Надо спасать обе стороны.
– Грр! – нахмурив брови, грозно сказал я.
Пиявка застыла, глядя теперь только на меня. Бойники тоже замерли, вместо того, чтобы воспользоваться ситуацией.
– Дайте.
Отобрав подобие миски, я удалил всех лишних из поля зрения и приблизился к клетке. Грубо вырезанная из палки занозистая ложка отправилась в кусты – не пригодится. Сидя на четвереньках, Пиявка глядела на меня настолько жалобно и тоскливо, что безучастным остаться не получилось.
