звонок впервые прозвучал спасительной руладой. Леся отвлеклась от горьких мыслей и дрожащей рукой сняла трубку.
– Хотел поблагодарить тебя за вареники, – пробасил на том конце провода Григорий. – Ты у меня, мать, молодец.
Леся всхлипнула и зажала ладонью рот. Ее ангелом, спасителем и хранителем всю жизнь являлся этот неприметный человек. Он чувствует на расстоянии ее боль и муки и безотлагательно протягивает руку помощи. От собственной неблагодарности стало тошно.
– Мать, нешто ты не в духе? – беспокоясь, уточнил муж.
Лесю захлестнуло чувство благодарности. Озираясь в поисках счастья, она не замечала того, кто рядом. Все светлое в жизни ее самой и детей было связано именно с Григорием. Мужней нежности и отцовской мудрости ему не занимать. Он всю жизнь только и делал, что отдавал, не требуя и не получая ничего взамен. Как много она не додала ему и детям. Леся перевела дух и собралась с мыслями:
– Гриша, родненький, прости меня за все.
– Лесь, ты это чего? Может, что болит? Так я бегом в аптеку.
– Душа, Гриша, душа болит. Горько и совестно мне, родимый.
– Людку что ли вспомнила? Не в чем тебе себя упрекать. Обое мы ее упустили.
– Ох, Гриша, все вспомнила. Всю свою жизнь непутевую. Виноватая я перед тобой.
– Ты, мать, не дури. Что было, бурьяном поросло. Живы, и слава Богу.
– Прости, Гришенька, что ни разу тебе слова доброго не сказала, а ты все терпел, – сквозь рыдания казнила себя Леся. – Гриша, ты чего молчишь? Скажи хоть слово.
– Что тут скажешь? – с трудом выдавил из себя Григорий. – Говорил я тебе тыщу раз, повторю тыщу первый: люблю я тебя, чудушко, люблю, моя голубушка. Солнышко мое ясное, краса ненаглядная…
– А как я тебя люблю, родненький! Люблю и в ноженьки тебе кланяюсь за твое добро и за терпение… – плача, призналась Леся.
По лицу Григория катились слезы радости. Вот и дождался он заветных слов от своей драгоценной касатушки. Не прошло и полвека. Какое-то время молчали оба. Первым в себя пришел Григорий.
– Ты, мать, это… того… Короче – ляг, отдохни. Вернусь, еще намилуемся.
– Гриш, можно я внукам вареников налеплю? Аж руки чешутся.
– Чеши свои руки, лепи, сколько душе угодно. Только не забудь отдохнуть, – поддержал ее порыв муж. – Мне тоже пора – надо сделать обход территории.
– Спасибо, Гришенька.
– За что, зоренька?
– За любовь.
Чтобы не зарыдать во весь голос, Леся спешно положила трубку. Это в далекой столице у Катерины из любимого кино жизнь начинается только в сорок лет. Тем, кому за шестьдесят, судьба тоже дает шанс взять быка за рога и начать все заново. Слезы капали прямо в муку, но лицо светилось радостью. Время для исправления ошибок есть. Главное, их признать! Тесто в умелых руках хозяйки лилось послушной рекой навстречу начинке. Ох, и ладное выйдет угощение – внуков за уши не оттащишь! Леся отщипнула эластичный кусочек, пробуя его на вкус. Знают руки, что делают!
…Леся с Милой замесили тесто, рюмкой поделили его на кружки, раскатали, размяли и стали начинять картофелем с грибами, творогом и вишней.
– Наконец, побалую зятя вкуснятиной, – Леся бережно защипала края, – а то, небось, истосковался по домашней стряпне.
– Мама! – с упреком посмотрела на нее дочь. – Будто бы я не готовлю…
– Ты чего, глупая, – мать стряхнула с рук муку и тронула ее за плечо. – Ты у меня хозяйка хоть куда, да много ли наготовишь, когда одно дите с рук не сходит, другое в саду дожидается. Вареники не только души, они времени требуют.
– Я на прошлой неделе их лепила, – руки Люды летали так справно, что Леся даже не успевала следить за ними.
В восхищении мать загляделась. А Мила уже месила новый кусок теста. На плите в большой кастрюле давно кипел бульон. Дочь достала мясо, накрыла его тарелкой, чтобы не заветрелось, и ловко забросила овощную нарезку.
– Ты у меня, Людка, метеор. И когда только поспеваешь?
– Успеваю, пока Тема в садике, а как вернется, хоть плачь – он от меня ни на шаг не отходит. И Тошка сильно шебутной, – пожаловалась Мила.
– Может, сглазил кто? – насторожилась Леся. – Жаль, нет ведуньи поблизости.
– Не верю я во все это.
– Ой, ли? А зачем тогда мужу заговоренную траву подсовываешь и врешь, что после нее он становится шелковым?
– Это как раз чистая правда. А детей доверять нужно только врачам.
– Не скажи. Хороший заговор любого исцелит. Нервные у тебя дети и мочатся слишком часто. Что-то их тревожит. Может, тесно тут у вас? Очень маленькая квартирка.
– Одна комната, зато своя. Тем, кто с подселением живет, много хуже.
– Как это «с подселением»? – уточнила мать. – За шторкой что ли?
– Это как бы тебе объяснить… на общей кухне. Мы когда жили с соседями, Саша совсем не высыпался. У них была двойня, дети всю ночь плакали, муж нервничал, уходил на службу с головной болью. Я своих, если ночью проснутся, тащу в кухню и с рук не спускаю, только чтобы Саше не мешали. А сама днем подремлю и хватит.
– Больно ты о муже печешься, вот детские болезни боком и выходят.
– А как иначе? – дочь прикусила губу, чтобы не расплакаться. – Вон сколько в гарнизоне разведенок и вековух, того и гляди – умыкнут мужа и не подавятся. Им лишь бы в брюках был и чтоб не пил. Сашка мой вон какой молодой и красивый.
– Ты и сама не чучело огородное! Девка видная! Есть, на что глянуть и за что взяться. Нешто Санек тебе изменяет? – забеспокоилась Леся.
– Тьфу, тьфу, – сплюнула через плечо Мила. – Вроде, нет.
– «Вроде» или точно «нет»?
– А я знаю! Как подумаю об этом, завариваю Меланьину траву. Он тогда снова мягкий и нежный. Только хватает ненадолго: мало травы осталось, экономить приходится.
– А что будет, как зелье приворотное закончится? – растерянно уточнила мать.
– Конец придет нашей семье – свекровь спит и видит, как бы нас разлучить, – она стала на табурет, достала с верхней полки навесного шкафчика на треть заполненную банку с травой, бросила в стакан щепотку и заварила.
– Так и не смирилась, что ты оженила Санька? – перешла на шепот Леся.
– И не смирится. Ненавидит она меня.
– А внуков?
– Терпит, но не любит, – голос дочери задрожал. – Разведет нас Галина Адамовна.
Из комнаты донесся детский плач. Мила бросилась на зов и вернулась с упитанным бутузом на руках. Покормив его, передала матери. Леся выглянула в окно:
– Как там у нас погода? Можно ли гулять?
Мила посмотрела на часы и включила радио.
