Помолчав, он протянул бутылку. Я отпила глоток и поморщилась:
– Ничего другого не нашлось?
– Похоже, за две недели в Ильязе ты стала знатоком вин, – легко усмехнулся он, но взгляд оставался напряжённым.
– Просто хочу сказать, – я глотнула ещё, – что в лагере имеется кое-что получше.
– Останется на завтра, выпить за победу. – Он отобрал у меня вино и поднёс к губам. Снова замолчал, и я поняла недосказанное: слишком многим завтра праздновать не доведётся. – Ты пришла ещё помучить меня или есть другая причина? – спросил он, отвернувшись.
– С чего ты решил? – хмыкнула я, пристально наблюдая за ним. В ушах стучала кровь: я знала, зачем пришла, но не готова была пока ответить. – Не хочешь меня видеть?
– Ты знаешь, чего я хочу, Амани.
Голос его низко вибрировал, полный чувства, и моя хрупкая осторожность вмиг разлетелась вдребезги. Я подалась вперёд, и мои губы чуть коснулись его рта, пробуя, словно спичкой, прежде чем её зажечь. От Жиня пахло дешёвым вином, порохом и пылью, а ещё немного морской солью. Все прошлые поцелуи словно висели между нами: и отчаянные, и сердитые, и игривые. Сегодняшний был тихим шёпотом, полным тревоги. С рассветом мы либо погибнем, либо нет… но пока мы ещё живы.
– Я решила, – произнесли мои губы, почти соприкасаясь с его губами, – что завтра мне вовсе не нужно умирать, и подумала, что это может быть тебе интересно.
Подробности встречи с Загиром в пустыне были пока ни к чему, но того, что я сказала, хватило. Жинь с силой выдохнул, будто тяжкий груз свалился с его плеч, а затем крепко обнял меня, прижал к себе и впился губами в мои губы.
Мы целовались уже множество раз, но сейчас как будто впервые. Как тогда, у стенки вагона, который трясся, словно вот-вот рассыплется на куски, и мы хватались за то единственное, казавшееся прочным, толком ещё не осознавая, что это. Когда искра во мне вспыхивала ярким пламенем под его пальцами, вызывая радостное изумление.
Спичка вспыхнула, и жаркое пламя взвилось до небес. Бутылка выпала из рук, вино пролилось в песок. Жинь… Разве могла бы я выбрать кого-то, кроме него? Запустив ладони под рубаху, я ласкала его спину, ощущая гладкую кожу. Не просто хотела его, я без него не могла.
Он вскочил, прижимая меня к груди и не разрывая поцелуя. Я уже и забыла, какой Жинь сильный. Шагнул вместе со мной в темноту палатки, и я смутно ощутила, как задёрнутый полог прошуршал по моей спине. Макушка задела висячую лампу, я выругалась, и Жинь рассмеялся, гладя ушибленное место.
– Болит? – спросил он.
– Нет… – Дыхание моё участилось, я остро ощущала нашу близость в тесном пространстве.
– Твоя ловкость всегда меня изумляла, Бандит, – улыбнулся он, поправляя лампу, затем чиркнул спичкой, и палатка наполнилась тёплым золотым сиянием горящего масла.
Теперь я могла разглядеть лёгкую небритость его щёк, тёмные волосы и глаза, широкие плечи и татуировки под расстёгнутой рубахой. Любовалась им снова будто впервые, хотя давно привыкла видеть.
Руки его вернулись ко мне и нежно отвели прядь волос от лица.
– Силы небесные, как ты прекрасна! – выдохнул он с восхищением.
– Ты же не веришь в небесные силы, – шепнула я.
– Сейчас готов поверить.
Меня неудержимо тянуло к нему. Руки словно сами собой скользнули, задирая подол его рубахи. Жинь послушно начал стягивать её через голову, но палатка была низкая, и нам пришлось опуститься на колени. Отброшенная рубаха полетела в угол.
Я не раз видела его полуодетым, но сегодня смотрела по-другому, и впервые после встречи в Пыль-Тропе, когда мы прятались в лавке, остро ощутила его физическую мощь. Под моими ладонями оказалось целое царство мышц и разрисованной обнажённой кожи. Я обвела пальцем очертания солнца над его сердцем, ощущая жаркое дыхание в своих волосах. Он приподнял моё лицо и вновь поцеловал, в то же время стягивая с меня рубашку. Прикосновения мозолистых рук заставили мышцы судорожно сжаться, к горлу подкатил комок, и вот моя рубашка полетела следом за первой. Между мною и им не осталось больше ничего.
Меня вдруг охватила робость, но его движения были уверенными.
– У тебя это не в первый раз, – попыталась я пошутить, но было уже поздно. Мы дышали в унисон, прижавшись друг к другу, и для притворства и тайн не осталось места.
– Да, – серьёзно произнёс он, осторожно гладя мой шрам, откуда тётка извлекла когда-то кусок железа. Глаза не отрывались от моих – так он смотрел, когда мы стояли бок о бок в шатре Ахмеда, обсуждая военные планы, и в бою, проверяя, цела ли я. – Тебе это неприятно?
Я и сама уже толком не знала. Конечно, были у него и другие девушки до меня, и куда более опытные в любовных делах. За последний год я привыкла к этой мысли, острые шипы в душе поистёрлись, но теперь вдруг дали о себе знать, заставив чуть отстраниться.
– А тебе неприятно, что у меня в первый?
– Нет, – фыркнул Жинь мне в волосы с явным облегчением. Осторожно провёл большим пальцем по щеке, словно исследуя незнакомую местность. – Но если ты не… – Помолчав в поисках нужных слов, он нежно коснулся губами ямочки на моей шее. – Помнишь, я сказал про хорошее вино? Надеюсь, завтра останусь жив, а теперь знаю, что и ты тоже, так что сегодня не обязательно… у нас с тобой впереди следующая ночь и ещё тысячи других, а пока мне достаточно знать, что я твой. – Его губы коснулись моих. – Отдаю тебе себя… всё, что моё, отдаю тебе прямо сейчас… потому что, когда мы умрём, завтра уже не будет.
В словах его звучала правда настоящего демджи, хоть и был он всего лишь человеком. Спокойная уверенность Жиня всегда помогала мне держать себя в руках посреди любого жизненного урагана, и сейчас я поняла, что на самом деле нужна ему, а он нужен мне, и это больше, чем простое желание.
Я мучительно старалась сдерживаться, но вновь прильнула к нему, опасаясь, что иначе просто-напросто распадусь на части. В свою очередь прикоснулась губами к его счастливо улыбающимся губам и повторила, целуя его шею и мускулистые плечи:
– Отдаю тебе себя. Всё, что моё, отдаю тебе… – Я поцеловала татуировку над сердцем, и пальцы Жиня сжали мою спину, будто хватаясь за снасти посреди шторма. – Навсегда, до последнего дня нашей жизни!
Последние барьеры между нами пали. Я остро ощущала всё, что происходило дальше, хотя в памяти потом остались лишь отдельные вспышки, как после сильного опьянения. Когда-то в Пыль-Тропе я
