дипломатии серьезнейшие осложнения и ставя под удар общие военные усилия. Разгром Германии уже более не имел для него первостепенной значимости. Не желая принять текущего хода событий, который военное руководство полагало наилучшим, он вместо этого категорически отверг возможность сепаратного мира с Османской империей на каких бы то ни было условиях с ее стороны. Как следствие, русские силы по-прежнему были распределены среди нескольких фронтов, а не сосредоточены на Западном. Если бы удалось бросить закаленные в сражениях, уже испытавшие вкус побед кавказские части против Центральных держав, это могло существенно повысить боевой дух армии, вынуждая Берлин стягивать на восток все большие силы и тем самым улучшая положение на французском и итальянском фронтах. Но, отказавшись от мира с турками, Сазонов отрезал возможность для Антанты поправить ситуацию со снабжением, а для России – вырваться из изоляции.
Но даже в подобном решении мы без труда увидим скрытую логику: министр лишь держался положений, годами декларируемых его ведомством, а там многократно утверждалось, что вопрос о проливах может быть разрешен лишь в контексте масштабной всеевропейской войны. И в разгоревшейся войне Сазонов усматривал именно тот момент, когда России следовало наконец обеспечить свои интересы, то есть овладеть проливами. Он отвергал позицию союзных правительств, предполагавших, что, даже если она не захватит проливы военным путем, после разгрома Центральных держав могущество России будет столь неоспоримым, что попросту дарует ей контроль над ближневосточным театром, включая и Босфор с Дарданеллами. Проще говоря, подразумевалось, что после поражения Германии и Австро-Венгрии Петроград будет волен добиться от турок любых договоренностей по проливам.
Можно только гадать, какая из этих позиций могла бы оказаться вернее. В последнем случае Россия, вероятно, все равно столкнулась бы с оппозицией: если англичане уже смирились с переменами в ее пользу, то французы не были в восторге от подобной перспективы. Французское финансовое могущество не раз подрывало русские планы, а с устранением немецкой угрозы Франция, скорее всего, употребила бы его на борьбу за благосклонность турок, которые, в свою очередь, попытались бы выиграть в результате подобного соперничества, что им и прежде неоднократно удавалось. Определить, как сложился бы такой баланс сил, безусловно, невозможно, равно как и с какой бы то ни было уверенностью заявлять, что переброска кавказских частей на Западный фронт имела бы решающее значение или они также были бы сметены германской армией. Что касается противоположной точки зрения Сазонова, также неясно, достало бы у России сил для взятия проливов после поражения Центральных держав или нет. Военное командование настаивало, что подобная операция потребует огромных людских и материальных ресурсов, а никаких гарантий, что они оказались бы доступны на конец победоносной войны, быть не могло.
Узнать ответы на эти вопросы России не было суждено. Политика Сазонова решительно поставила мечты о русских проливах превыше военной угрозы Центральных держав, вынуждая Россию воевать на несколько фронтов. Несомненно, вследствие его деятельности завершение войны отдалялось вне зависимости от того, внесла бы переброска сил с Кавказа на Западный фронт решающие коррективы или нет. Мы же, зная, что революция была уже на пороге, можем заключить, что ошибка его оказалась фатальной. Ведь если министр и замечал общественное давление на государственную политику, то прислушивался он лишь к настроениям в Думе и в кругах русской интеллигенции, требовавшей проливов – голоса солдат, рабочих и крестьян, которые уже вскоре возопиют о земле, мире и хлебе, его слуха не достигали.
Ретроспективная полемика о внутренних противоречиях российской политики неизбежно ставит вопрос о том, действительно ли России нужны были проливы, или ей важнее было преследовать извечно ускользающую химеру. Как отмечает Д. Спринг, усиление Черноморского флота отвратило бы морскую угрозу от южных морских границ империи, вместе с тем ничуть не снижая экономической уязвимости в случае закрытия проливов [Spring 1992]. Закрытие навигации во время Итало-турецкой войны нанесло весьма ощутимый удар не только по рынку экспорта, но и в целом по финансовым рынкам, болезненно отреагировавшим на возросшие риски, связанные с выручкой от экспорта товаров из России. Как следствие, ставки по займам взлетели, еще более затруднив ее и без того шаткое финансовое положение. Вступление же турок в войну на враждебной России стороне означало, что на ее региональных интересах практически поставлен крест: вследствие закрытия проливов Россия была вынуждена полагаться на северный морской путь, пригодный для судоходства лишь в определенные сезоны, и восточный, следуя которым в направлении союзных государств русским кораблям приходилось преодолевать и Тихий океан, и Атлантику. И первый и второй были скверной альтернативой, поскольку Россия срочно нуждалась в товарах военной промышленности, а союзники – в сырьевых материалах и хлебе. Теперь российские власти ясно осознали, каким ослаблением чревато отсутствие контроля над проливами – осознали не в теории, но из самой что ни на есть осязаемой финансово-экономической практики; осознали, что проливы суть жизненно важная артерия Российской империи.
Однако стремление обладать ими не оправдывало принесения в жертву империи. Именно эту – самую реальную – мысль Сазонов и Николай II потеряли из виду, по мере того как маховик войны раскручивался все сильнее. Сазонову следовало держаться прежней политики, сосредоточив усилия на борьбе с Центральными державами. В непоследовательности политических решений и заключается львиная доля его ответственности за судьбу империи. Несмотря на многоголосую критику, обвинявшую Сазонова в том, что именно он втянул Россию в войну, он не имел возможности проконтролировать данный шаг, равно как и последовавшие за ним. После же вступления в конфликт Османской империи он сделал наихудший выбор. Проще говоря, то, что большинством ученых расценивается в качестве одной из главнейших его побед на посту министра, а именно согласие Великобритании и Франции на приобретение Россией проливов и Константинополя после войны, на деле явилось его сокрушительнейшим поражением, приведшим к его скорой опале и способствовавшим падению династии Романовых.
На фоне вопроса о проливах можно сделать и ряд более общих выводов о формировании внешней и внутренней политики в последние годы существования Российской империи и о российском правительстве той поры в целом. Во-первых, из-за разногласий по проливам страдали дипломатические отношения России, в особенности с Францией. Конечно, финансовые связи, вроде государственных займов на развитие инфраструктуры, способствовали сближению держав, но колоссальный объем французских финансовых интересов в Османской империи вызывал между ними заметные трения. Сазонову так никогда и не удалось заручиться финансовой поддержкой Франции в своих дипломатических маневрах против турок, и в русском МИДе не сомневались, что на французские деньги Константинополь закупает вооружение, которое, скорее всего, будет обращено против русских солдат. Подобное охлаждение вселило в немецкое правительство
