он скажет что-нибудь еще.
– Далековато от лагеря.
Я хмурюсь. Он разговаривает со мной как с ребенком.
– Держи. – Ворон достает из кармана носовой платок и размахивает им как репой. – Он чистый. – Я хватаю его. – Одна? – спрашивает он, пока я вытираю глаз, потом нос.
– Да. А что?
– Просто замечание.
– Ты тоже один. – Я бросаю платок на землю, и Ворон издает такой звук, как если бы я вернула его пропитанным соплями или – что еще хуже – засунула в нагрудник в качестве памятного подарка. – Твоя леди знает, что ты здесь?
– Конечно. Почему ты спрашиваешь?
– Кому-то вроде тебя не помешало бы несколько стражников.
– Я сильнее, чем кажусь. – Я хмыкаю, и Ворон улыбается. – Но со мной отряд стражников, ожидающих меня всего в пятидесяти ли отсюда.
Хоть какое-то утешение – знать, что Миазма не отправила Ворона в поход через все царство в одиночку.
– Тогда почему ты здесь? – спрашиваю я, указывая на озеро.
– Человеку нужно спать, верно?
– Сон – для слабаков.
Я не была готова услышать смех Ворона. Он хрустящий, как иней, но в то же время мягкий, как дыхание.
– Я полагаю, что ни один из нас не узнает старости. – Он отворачивается от меня и смотрит на озеро. – У меня выдался свободный день. Хотел насладиться своей первой вылазкой в Западные земли.
– Тебе не страшно? – С таким отношением он скорее умрет от беспечности, чем от чахотки.
– Нет, – говорит Ворон.
– Я все еще могу убить тебя.
– Не думаю.
– О, правда? – говорю я, похрустывая костяшками пальцев.
– Ты бы уже попыталась. – Он возвращается к своей цитре и садится. – Люди более предсказуемы, чем хотят признать.
Если только ты не стратег. Тогда ты наименее предсказуемый из них всех. Независимо от того, что Ворон утверждает, что делает – хочет почтить память Зефира или осматривает достопримечательности, – у него есть скрытый мотив. Но даже в этом случае мне не хочется допрашивать его, особенно когда слезы на моем лице едва высохли.
– Кроме того, – добавляет Ворон, бросая гладкий камешек в озеро, – твоя леди – Синь Жэнь.
– Следи за языком.
– Это комплимент. – Он бросает еще один камешек; этот отскакивает. – Нужно быть особой леди, чтобы отпустить кого-то, а затем тайно убить его.
– Как твоя, – говорю я, и Ворон смеется. – Ты когда-нибудь жалел, что работаешь на нее?
– Нет. А ты жалеешь, что служишь своей?
– С чего бы это мне?
– Люди меняются.
– Ты только что сказал, что они предсказуемы.
Жаль, что я не смешила Ворона, будучи Зефиром.
– Справедливо, Лотос, – говорит он, и я не удивляюсь, что он запомнил мое имя. Мое сердце не должно останавливаться, когда он похлопывает по камешкам рядом с собой. – Не хочешь присоединиться?
Да. Нет. Не знаю. Его поведение так отличается от того, раньше, когда он столкнулся со мной по пути из Западных земель.
– Ах. Верно, – говорит Ворон, когда я не отвечаю. – Мы должны определить наши отношения на этот вечер. – Я краснею еще сильнее, но потом он спрашивает: – Это озеро принадлежит тебе?
– Нет.
– Это небо?
– Нет.
– Они и мне тоже не принадлежат. Я считаю, что это делает нас путниками.
Прохожими. Путниками. Не врагами. Не стратегом и не воином.
Я медленно присаживаюсь рядом с ним.
– Моя очередь задать вопрос. Ты всегда был стратегом, Ворон. – Он мог бы спросить меня, почему я последовала за ним ранее. Узнать, почему Зефир рассказала мне о его чахотке. Поинтересоваться, что я делала, катаясь верхом ночью, и мне пришлось бы солгать. Потому что ты снился мне.
Я жду, приготовившись, пока Ворон пристально смотрит мне в глаза.
– Это моя музыка растрогала тебя до слез или что-то еще?
Или он мог бы подтолкнуть меня потешить его эго.
– Музыка. – Я сопротивляюсь желанию добавить, что я плакала от того, как щемяще она звучала.
Я жду, когда Ворон надуется. Вместо этого он молчит. Возможно, ему кажется странным, что кого-то вроде Лотос может тронуть музыка цитры. Разделяет ли он презрение Сыкоу Хая к воинам и не лицемерие ли с моей стороны осудить его, если так и есть?
– Ты хочешь попробовать?
Я моргаю.
– Что?
– Ты вызываешь во мне любопытство, – говорит Ворон. Он кивает на свою цитру. – И я предамся этому чувству.
– Н-нет!
– Я слышу страх?
– Почему я должна бояться куска дерева?
– Куска… – Ворон кашляет… и продолжает кашлять. Он отворачивается от меня, прикрывая рот рукавом. Беспокойство заставляет меня наклониться к нему, и он предупреждающе поднимает другую руку.
Он не знает, что я бог, защищенный от его болезни.
Это не значит, что вы должны еще больше соединиться, думает Росинка.
Может быть, ты перестанешь использовать этот термин?
А что бы ты хотела, чтобы я использовала, если не точный термин?
Точный термин – поцелуй. Надир бы знала это. Я смотрю на небо, внезапно нахмурившись. Я думала, что именно Надир, а не Росинка поймет мою потребность вернуться. Люди предсказуемы. Люди меняются. И то и другое может быть правдой, размышляю я, когда Ворон наконец перестает кашлять. Он подходит к самому берегу озера, моет руки, и у меня сводит живот от беспокойства. Насколько ему стало хуже?
– Прошу прощения, – говорит он, снова садясь рядом со мной. – Как я уже говорил, прежде чем нас так грубо прервали… – Ворон смотрит на свою цитру, опустив ресницы. – Ты веришь в богов, Лотос? – Он искоса смотрит на меня и интерпретирует мое испуганное выражение как «нет». – Легенда гласит, что все древние цитры благословлены ими. Цитры могут сделать ци играющего видимым невооруженным глазом. Но даже если ты не веришь, цитра – это гораздо больше, чем просто кусок дерева. Это способ общения для духовно близких людей. – Его голос понижается на тон, и я вздрагиваю от благоговения в нем. – Способ услышать чужую истину.
Я хочу сыграть. Я хочу сыграть всеми фибрами своего существа. Но я также не хочу ставить в неловкое положение ни себя, ни инструмент.
– Тогда докажи это, – говорю я Ворону. – Сыграй.
Ворон прижимает руку к груди, как будто ранен.
– Я не обычный музыкант. Я не играю по требованию. – Вот дерьмо. Он играл ведь на джонке. – Но я сыграю, если ты будешь играть.
Я качаю головой.
– У нас только одна цитра.
– Я думаю, мы оба поместимся.
– Я воин.
– Натянуть струну не может быть сложнее, чем взять в руки меч.
– Я не знаю как.
Я лучше солгу, чем мне напомнят обо всем, чего я лишилась.
– Держи. – Прежде чем я успеваю произнести еще хоть слово, передо мной кладут цитру. Позади меня
