но ноты приходят из жизни. Пережитый репертуар ощущений.
И поначалу этот сон не так уж сильно отличается от того, что я пережила. Мы с Вороном сидим друг напротив друга, перед нами наши цитры. Мы играем, песня знакомая, хотя я не могу назвать ее.
– Быстрее, – говорю я, и Ворон ухмыляется, прежде чем подчиниться. Мы мчимся, подгоняем друг друга, наша музыка скачет галопом, как жеребцы по бесконечной равнине.
Внезапно музыка обрывается.
Ворон прижимает руку к груди, морщась. Я поднимаюсь из-за своей цитры и подхожу к нему, приседая рядом с ним. Мое сердце сжимается при виде повязки на его кулаке. Это первый раз, когда я замечаю ее в этом сне, но она как будто была там все это время.
Я беру его руку в свою и встречаюсь с ним взглядом. Он кивает.
Разматывать его бинты, слой за слоем, все равно что обнажать себя. Мое сердце колотится быстро, еще быстрее, когда Ворон закрывает мне глаза другой рукой.
– Подумай дважды, прежде чем смотреть. Вид не из приятных.
– Значит, он соответствует остальным твоим чертам.
– Ты ранила меня.
Я убираю его руку и смотрю ему в глаза.
– Не сильнее, чем обычно.
Я позволяю бинтам упасть.
Могло быть и хуже, говорю я себе, когда у меня перехватывает горло.
Могло быть и хуже.
Поскольку это сон, шрам – это вовсе не шрам, а новая кожа, нежно-розовая. Гладкая, отмечаю я, проводя большим пальцем по пространству между его пальцами.
Прохладная на губах, когда я целую его.
Кажется, что все исчезает. Когда я наконец поднимаю взгляд, это просто Ворон, только Ворон, его глаза такие же темные, как небо снаружи. Я смотрю в них и нахожу свое отражение.
Я Зефир.
Я смотрю вниз на свои руки. Мои руки. Тощие и бледные, под стать Ворону, когда он берет одну из них в свою. Другой рукой он убирает волосы с моего лица. До сих пор я не знала, что они распущены, свободно струятся, как в ту ночь, когда я достала противоядие из его кармана.
– Ты никогда не доверял мне, – шепчу я, затаив дыхание. – Я тебе никогда не нравилась.
Я жду, что Ворон отпрянет, но он остается в том же положении, его глаза похожи на бронзовые зеркала.
– Разве это взаимоисключающие вещи? – спрашивает он с ухмылкой на губах. Затем ухмылка исчезает.
– Кто ты такая?
– Что?
– Кто ты? – снова требует ответа Ворон, отстраняясь, но не раньше, чем я вижу отражение лица в его глазах.
И там лицо Лотос.
19. Ничье небо
Кто ты?
Я не знаю. Только не в этих казармах, пойманная в ловушку дыханием своего сна. Я должна уйти, от себя и спящих тел друзей, которые мне вовсе не друзья, сбежать из этого места, которое кажется менее гостеприимным, чем джонка Миазмы. Там, по крайней мере, я знала, кто я и чего хочу. Возможно, я выглядела предателем в глазах всего мира, но оставалась верна своему сердцу.
Я бегу.
Рисовый Пирожок испуганно ржет, когда я врываюсь в конюшню. Я седлаю его, не обращая на это внимания. За нами захлопываются двери; я вывожу его на улицу. У ворот я вскакиваю в седло, и мы пускаемся галопом.
Мы летим сквозь ночь, проносясь мимо пшеничного поля, вверх по склону котловины, мимо того места, где я каталась с Облаком. Небо вспыхивает звездами, когда мы поднимаемся из тумана. Земля течет мимо, как вода.
– Прр. – Я замедляю Рисового Пирожка, когда мы въезжаем на равнину, поросшую кустарниками. Деревья, поначалу неровные, торчат из полосатых глыб осадочных пород. Впереди вырисовывается горный хребет Края Света, известняковые ворота между Севером и Западом. Но здесь я ни на Севере, ни на Западе. Я нахожусь в промежуточной стране. На нейтральной территории, согласно картографам империи, хотя я сомневаюсь, что главари разбойников уважают карты. Я должна быть настороже, даже будучи Лотос.
Безрассудна, как всегда, думает Росинка.
Возможно. Но я проделала долгий путь с тех пор, как пускала газы с края неба.
Заросли сгущаются. Хвойные деревья вытягиваются к небу. Когда лесной массив становится слишком густым, я спешиваюсь и обматываю поводья Рисового Пирожка вокруг тутового дерева, прежде чем продолжить путь пешком. Пряный аромат сосны проясняет мой разум. Ветер шелестит в листьях. Вода – ручеек, отбившийся от подводного течения, – и шелест музыки.
Цитра.
Я тут же останавливаюсь.
Последняя настоящая цитра, которую я слышала, была на небесах. Я оборачиваюсь, думая, что увижу Безликую Мать и ее стражника. Небо, подсказывает Росинка, и я смотрю на него. Каждая звезда находится там, где ей и положено быть.
Меня еще не обнаружили.
Выдыхая, я опускаю взгляд от неба… и деревенею.
Сначала это кажется игрой света, миражом огромного озера, серебристого за деревьями. Я протискиваюсь сквозь листву. Озеро остается настоящим. Каменные образования поднимаются из воды подобно островам. Я едва не принимаю его за залив, но уверена, что поблизости нет океанов. Но не имеет значения, что я знаю, чего я хочу, кто я такая. Картина, вырисовывающаяся перед моими глазами, настолько неземная, что заставляет меня забыть о всех своих трех личностях. Музыка, хоть и сыгранная несовершенно, проникает в мое сердце, и что-то капает с моего подбородка. Слезы. Я плачу без всякой на то причины. Должно быть, это делает Лотос.
Музыка обрывается как раз в тот момент, когда я шмыгаю носом, звук взрывается в тишине как хлопушка.
– Нужен носовой платок?
Это сон.
Но его голос не мог бы звучать свежее в моей голове, и часть меня совсем не удивлена, когда от берегов расходится рябь – Ворон в отдалении, его громоздкий, окутанный мантией силуэт поднимается из сидячего положения. За его спиной – цитра.
По мере его приближения все громче щелкает галька под его ногами.
– Не нужно прятаться. – Он останавливается в дюжине шагов от меня. – Я не кусаюсь.
Но страх у меня другой, из моего сна.
Я боюсь, что при лунном свете он узнает во мне Зефир.
Но в реальности трудно что-то рассмотреть сквозь призму внешности. Даже такой стратег, как Ворон, не может видеть меня такой, какая я есть на самом деле.
– Как ты можешь быть уверен, что меня не послали убить тебя? – спрашиваю я, выходя из-за деревьев, но все еще оставаясь в конусе тени.
– Так громко?
– Эй!
– Если бы ты действительно пришла как убийца, – продолжает Ворон, – ты бы уже убила меня. – Я выхожу на свет, и его глаза сужаются. – Это ты.
Я жду, что
