рожон встречь бычаре. Лось мотнул башкой со страшными рогами и сбросил с себя одного из псов — похоже, вместе с откушенным ухом.
А дальше у меня опять замедлилось время и я видел кадр за кадром и как собака отлетает в сторону, и как у Волка поехала рогатина, и как бык, выдергивая длинные ноги из снега, нависает над Волком, и как я, не помня себя, тычу зверя копьем в бок и отстраненно понимаю, что это живая плоть и что надо давить, чтобы достать сердце…
Как там Волк извернулся, не знаю, но лось упал, выбив у меня из рук копье, а молочный братец выхватил нож, вцепился лосю в могучую шею и ткнул несколько раз наугад.
Лось хрипел и молотил копытами, пытаясь встать, я заторможенно соображал, что подойти к нему можно только со спины и кинулся обходить, держась подальше от смертоносных копыт и рогов, но тут выскочил Ваня Гвоздь и пырнул лося длинной рогатиной, а затем и Васька Образец широким охотничьим копьем докончил дело.
— Здоровый… — потрясенно оглядел тушу Васька.
— Кровищи то сколько, — обалдело вякнул Гвоздь, видать, тоже бравший лося впервые, — Волка, эвон, всего окатило, как с ведра.
Они без умолку говорили, а я, опасливо косясь на последние судороги лосиных ног, доковылял до братца и помог ему встать.
— Кочка, — выдохнул Волк.
— Какая кочка?
— Под снегом, рогатина съехала, не удержал…
Со всех сторон набегали ближники, собаки рычали, чуя острый звериный дух, и норовили ухватить лесного великана за мясистую губу. Волк в каше из снега, хворостин и крови искал нож, а я добрел до местечка почище, пробил рукой наст, зачерпнул и размазал по лицу ледяное крошево, мигом потекшее за ворот.
Вот тогда-то, под рев охотничьего рога, сзывавшего загонщиков на добычу, я и решил что ну его нафиг бодаться со зверем один на один, умом надо выделяться, умом, а не строкой в летописи «того года великого князя медведь заел, ничтоже не оставив».
Так что пусть травят, а я просто верхом прогуляюсь, посмотрю на чужую удаль и молодечество. Вон, Волк догнал серого и отмахнул тезке по черепу тяжелой плеткой — вот и все, нету зверя.
Потом мы веселой гурьбой доехали до усадьбы, выстроенной специально для таких вот охот под Переславлем, где нас уже встречали горячим медом да истопленной банькой. Жар и дубовые да березовые венички вышибли из тела всю усталость, заместив ее блаженной истомой и сидели мы с ближниками, попивая квас, кто малиновый, кто яблочный, а кто и простой, ловили носами последние нотки мяты и зверобоя из парилки, да слушали Ремеза, певшего нам былины.
Привычных мне сказок, где Иван-царевич, Серый волк, Елена Прекрасная тут еще не знали. Вернее, не сложили, потому как Ремез помнил невероятное количество баек, припевок, сказов и тому подобного, но все было или нарочито грубо, на скомороший лад, либо отдавало такой хтонической архаикой, что хрен бы мне кто в детстве дал такое читать. Ванятка на лопате у Бабы-Яги перед посадкой в печь это еще цветочки, так что я предпочитал былины. Самое то — складно, духоподъемно, Илья Муромец громит Калина-царя (а царями у нас тут зовут ханов), Алешка, Ростовского соборного попа сын, колотит Тугарина, Добрыня — Змея, ровно то, что надо, имея в виду неизбежные столкновения с кочевыми ордами.
Зима года 6944-го прошла в относительно спокойных трудах, разве что великокняжеский домен прирос двумя уделами, хоть и небольшими, со столицами даже не в городах, а в селах. Князь Юрий Иванович Прозоровский, будучи не сильно способным к хозяйству, запутался в долгах и предложил мне выкупить его масипусечное княжество. Немного уточнив обстановку, я гнусным образом воспользовался безвыходной ситуацией и выкупил не только удел, но и титул, приняв Юрия Ивановича на службу. Некоторые посчитали это порухой чести княжеской, но в то же время им очень понравилось, что местничать с Прозоровским будет куда легче.
Убедившись, что я все выполнил по договору, примеру последовал родственник бывшего князя Петр Семенович, князь Сицкий. Тех сынов боярских и дворских, что остались без места, я забрал и перевел в Устюжну «в городовой полк», негоже оставлять промкомбинат без охраны.
Ехали люди от Шемяки, Никула прислал двоих ученых греков (коих сразу заграбастал Герасим — плохо у нас пока с образованным клиром), да и сам уже собрался возвращаться, потому что сколько же можно? Греки же оказались отнюдь не технарями, но грамматиками, риторами и… номикосами, то есть законниками. И это весьма кстати — пора, пора писать новый Судебник! Но для начала пусть они мне напишут городской устав, чтобы потихоньку вводить его в великокняжеских городах. Практика устюжская есть, вот и добавим теорию, ибо толковое законодательство как бы и не важней всех вундервафель.
Ну и готовили мы экспедицию в Персию. Дело большое, рисковое — отбирали участников, стражу купеческую, осматривали и покупали в волжских городах вытащенные на берег ради зимы лодьи, собирали товар.
— Первым делом доправиться до Иске-Казан, там поставить двор торговый. Людишек казанских нанять, чтобы в излучине у Самары…
— Самархи, — поправил меня Данила Бибиков, единственный из тверичан, кто вписался в этот проект.
— …Самархи, на горах, сыскали самородную серу, и покупать у них по доброй цене.
— А коли нету там серы? — влез сурожанин Андрей Шихов.
— Есть, мне о том верно Иван Чешок баял, а он по Волге до Хаджи-Тархана спускался.
— И много ее там? А то, может, Чешок-то видал кусок с воробьиный носок, — продолжал сомневаться купец.
— Сколько бы ни было. Ты наказ понял? — упер я в Фому Неверующего палец.
— Ну… да… — смешался Шихов.
— Повтори.
— Серу сыскать…
— Где? Кому?
Андрей выдохнул, помолчал и выдал:
— В Иске-Казани нанять людишек, чтоб сыскали серу в излучине Итиля на горах и скупить всю.
Вот то-то же, а то знаю я вас. Так и пошли дальше — задача, уразумение, проверка уразумения. В Персии сейчас много чего делают, сказывали, что там ветряные мельницы ловко строить умеют, вот мастеров и поискать. Оружейники, медники бумагодели, да мало ли какое полезное знание сыщется за морем.
— А коли нас дальше Хаджи-Тархана не пустят?
— Ищите знающих людей там. Но коли вы двор в Казани поставите и серу привезете, считайте, что все исполнили.
Глава 19
Триумф политический и семейный
Радостный гомон сменило потрясенное молчание и неясный рев. Густо собравшийся у самого края посада, где Орбат упирался в мостик над Черторыем, народ напряженно тянул шеи, пытаясь высмотреть источник звука.
