А глаза все те же – хитрые! Как и у твоего покойного отца.
– Да не хитрые у меня глаза – осторожные, – нарочито простовато ответил Василий Дмитриевич и в доказательство даже развел руками. – Я ж пред очами великого хана стою. Как тут без осторожности? – Он положил руку на грудь. – Сердцем я чист перед тобой, великий хан.
– Вот я и говорю – хитрец ты, князь! Чист он сердцем! Вся ваша порода такова – лукавцы-московиты.
Великому князю московскому и владимирскому было в ту пору девятнадцать с половиной лет. Он являлся старшим сыном Дмитрия Ивановича, прозванного Донским, и княгини Евдокии, дочери великого князя нижегородского и суздальского Дмитрия Константиновича. Княжича Дмитрия, будущего Донского, женили на Евдокии, когда ему было пятнадцать лет, а ей тринадцать. Молодая жена была еще ребенком. Она родила своего первенца только в восемнадцать лет. Но сын вышел хорош – смел, умен, расчетлив, осторожен. Последние три черты характера и позволяли выживать русским князьям, которые ограниченно властвовали в самой северной части улуса Джучи, или Золотой Орды. Потому что смелых, но неосторожных в Орде, как правило, убивали. Гордость мешала им выживать. Василий хорошо знал татар. Когда ему было одиннадцать лет, Тохтамыш сжег Москву. Мальчика в те кровавые и роковые недели, когда ордынцы уничтожали все на своем пути, отец увез с собой подальше от стольного града. Когда по непонятной милости Дмитрию Ивановичу разрешили вернуться княжить в разоренную Москву, хан Тохтамыш потребовал у князя выдать ему сына. Три долгих года Василий провел в Орде, вволю насмотревшись на басурманские порядки, на азиатскую жестокость, на унижение пленных русских. Научился стрелять из лука не хуже степняка, сражаться на кривых мечах, держаться в седле так, словно конь был твоим продолжением. Все это лучше других умели ордынцы и передали мастерство ему. Когда Василию было четырнадцать, он бежал в Молдавию, к православному господарю Петру Мушате, и уже через Литву и Польшу вернулся с почетом в родную Москву. Тохтамышу было тогда не до него – хан Орды был по уши втянут в войну с Тимуром, которую сам и развязал. Хана постигали неудачи, и Тохтамыш не собирался портить отношения с Дмитрием Ивановичем по таким пустякам, как бегство из почетной и обеспеченной неволи его сына. В 1387 году великий князь литовский Витовт обручил с Василием единственную дочь Софью, на будущее соединив две благородные крови – Рюриковичей и Гедиминовичей. И не прогадал – еще через два года Дмитрий Иванович приказал долго жить, и Василий Дмитриевич стал великим князем московским и владимирским. В этом статусе его утвердила Орда. Но впереди было противоборство с дядей и младшим братом, а теперь еще и война с малопонятным русскому человеку азиатским владыкой Тимурленгом, эмиром-хромцом, который, как говорили, строил башни из человеческих голов и запросто оставлял от цветущих городов пепелища.
Тохтамыш был очень зол – он рассчитывал получить от русского князя, которому дал ярлык на княжение, большую армию, а вместо этого увидел отряд.
– Где твои воины, князь Василий? – спросил Тохтамыш.
Они говорили на татарском – у Василия было время выучить чужой, ненавистный язык.
– Всюду ложь, обман и предательство, великий хан! – горячо сказал молодой князь. – Рязань, суздальцы и нижегородцы не пожелали пропустить через свои земли мое войско. Решили, что я иду войной на них. Ты и сам знаешь, как рязанцы ненавидят Москву, как еще больше ее ненавидят суздальцы и нижегородцы. Если бы я вступил с ними в битву, то мог уже быть мертвым и не привел бы даже этих людей.
Это была правда. Хитрая политика русских княжеств могла утомить даже таких прожженных политиков, как ордынцы. Рязань всегда ненавидела выскочку Москву, суздальский князь Дмитрий Константинович помог Дмитрию Ивановичу разбить на Куликовом поле Мамая, но, когда узнал о походе Тохтамыша на Москву, встал на сторону хана Золотой Орды и послал ему в помощь двух своих сыновей. Это они, Василий и Симеон, по слухам, сами обманутые Тохтамышем, убедили москвичей открыть татарам ворота, а потом наблюдали за чудовищной резней, какую прежде устраивал только Батый на Русской земле.
Тохтамыш смотрел на молодого русского князя, которого знал с детства, и думал: а не зарезать ли его за эту изворотливость, как раньше резали в Сарае русских князей? Но что он от этого получит – три сотни трупов? И не в Сарае он был, увы! А на диких просторах, и где-то рядом искал его очень сильный и опытный в битвах враг. А Василию Дмитриевичу, который знал всю ордынскую хитрость и коварство, тупую кровожадность татар, очень не хотелось умирать – он только что женился на своей давней избраннице Софье Витовтовне, которую пять месяцев назад привезли в Москву и митрополит Киприан обвенчал их. Под сердцем она уже носила их ребеночка. Жена отпустила его с горючими слезами, потому что не было никакой уверенности, что муж ее любимый, великий князь, вернется домой. Она ждала его в родной Москве и молилась перед иконой «Благодатное Небо», которую привезла с собой на Русь, а он, Василий Дмитриевич, стоял пред очами одного из самых лживых и вероломных правителей своего времени, от которого ничего хорошего ждать не приходилось. И Тохтамыш еще упрекал его в хитрости и лукавстве! Уже полтора века русским людям приходилось быть хитрыми и лукавыми и лгать напропалую, ужами изворачиваться, чтобы как-то выжить среди злых азиатов.
– Ступай, князь, мои люди покажут тебе твои шатры. А еще ты получишь свежих боевых коней. Я думаю, твои лошади едва волочат ноги после перехода. А битва не за горами, князь.
– Спасибо, великий хан, – поклонился Василий Дмитриевич. – Да хранит тебя Бог!
– Какой именно Бог, а, князь Василий? – мрачно спросил Тохтамыш. – У нас разные боги.
– Бог един, ты же знаешь это, великий хан.
– Ступай, хитрец, – кивнул тот.
Выходя из ханского шатра, Василий Дмитриевич не был до конца уверен, что их не перебьют за дерзость и самовольство. Тем более что Тохтамыш вслед ему, едва закрылись пологи шатра, прорычал: «Московиты! Дерзкие, лукавые! Словно и не жег я их, и не резал!» Хотел было сплюнуть Василий Дмитриевич, да охрана кругом стояла – нельзя, точно прирежут.
Василий и впрямь был умен и находчив. Он мог привести войско значительно большее, но не захотел рисковать своими людьми. Не захотел, чтобы русичи сложили головы за татарского хана на далекой от Московии земле. Он видел и сгоревшую Москву, когда возвращался домой с отцом, и тысячи порубленных и обгоревших трупов. И хорошо помнил свой плен
