на хер.
В итоге я уже и машину получил, и минут десять в ней просидел, пока выдавил из себя следующую простыню: «Извини, что я ушёл. Вернусь позже (наверное, завтра). Пожалуйста, заказывай еду в доставке. Я беспокоюсь о твоём здоровье». Перечитав три раза – звучит уёбищно! – всё же отправляю.
***
Дорога через пустыню успокаивает. Гони себе и гони, включив радио на полную.
Справа солнце опускается всё ниже. В один момент падает за горизонт, над головой разливаются густо-синие сумерки. За пять минут перетекают в черноту. Первый десяток звёзд разгорается ярче, только моргнул – а уже всё небо усыпано белыми искрами.
Всё-таки у нас самые красивые ночи. И вообще природа. Уж на что я не романтик, но как приезжаю в Данбург, так взгляд сам собой цепляется и за мягко-пуховые облака, и за цветы на каждом углу, и за фонтанчики, в которых птицы купаются, а в брызгах радуга. Архитектура красивая. В детстве не обращал внимания, а с годами оценил.
Ну, и Коронада, конечно. Высоченный пик, который видно издалека, и ты знаешь, что там, у подножия, тебе всегда будут рады.
Вот только при виде границы города я вспоминаю про Экхарда. Да, ВДРУГ вспоминаю. Словно после того, как я привёз его сюда, у меня память отшибло. Может, это то самое, о чём говорил Ру? Когда забываешь трудный и болезненный момент. Или я просто такой безответственный: испортил ребёнку жизнь, скинул на родителей и забыл, словно ничего не было.
С опаской крадусь к дому. Вдруг он играет во дворе. Что я ему скажу? Как себя вести? Надо было хоть конфет купить.
Но, к моему огромному облегчению, пацана не видно. Как и Розамунды. Дома лишь родители. Берт, как обычно, усвистала.
Хотя уже десять, поздно для ужина, но отец выносит из холодильника на стол такое количество тяжело нагруженных тарелок, словно праздник какой-то.
– Вообще-то мы хотели отметить твой день рождения, – мама сноровисто открывает бутылку красного сухого. И, уловив моё колебание, добавляет: – Возражения не принимаются.
А впрочем, не так уж хочется возражать. Разве плохо – посидеть в доме, в котором родился и вырос, поболтать с родителями о разных глупостях, посмеяться? Не говоря уж про обалденное мясо, пять салатов, другое мясо, маринады-соленья, холодец, а на десерт папа приносит моё любимое желе из сметаны с консервированными мандаринами внутри. Я, конечно, крут, и воля моя сильна, но от такого отказаться невозможно. Приходится откинуться на спинку дивана и расстегнуть штаны, но я всё же запихиваю в себя две порции.
– Прям как в детстве, – я расслабленно улыбаюсь. – Сейчас лопну.
– Да уж, – мама, растянувшись на кресле сбоку, поглаживает себя по округлившемуся животу. – А я сейчас рожу.
– Ты что, изменила мне с холодцом? – лениво бормочет отец, перебираясь со стула напротив ко мне на диван.
– Ну извини! Он так соблазнительно смотрел на меня. Такой округлый… С кусочками мяса…
– Я должен выгнать тебя из дома! – пафосно взмахивает указательным пальцем отец, еле ворочая языком.
– Из моего? – скептически поднимает бровь мама и указывает на свой живот: – Ты хочешь, чтобы я жила на улице и с голодухи съела собственного ребёнка?
– Ну, его отца ты же съела, – флегматично замечает папа.
– Фу, что за гадость! Всё, закрыли тему, – отмахивается мама. Поворачивается ко мне, удобнее устраиваясь на кресле. – Сынулька, ты хотел поговорить?
– Ма-а-ам…
– Не мамкай! Думаешь, вымахал до потолка, так можешь указывать матери, как тебя называть? Я-то помню, как ты был вот такусенький и гадил в подгузники.
– Хильда, что ты пристала к ребёнку со своими подгузниками! Сейчас он уже их не носит. Так ведь? – с искренним подозрением щурится на меня отец. – Рассказывай, сынок, что хотел.
– Какой он тебе «сынок»? Не видишь, мальчик наш уже совсем взрослый, про секс хочет поговорить, – мама нарочно подчёркивает «е» в слове «секс», – а ты с ним, как с малышом!
Ну вот, родителей понесло в любимые шуточки – это ещё с тех времён, когда я первое повышение получил.
В ответ на мой усталый вздох они обрывают перепалку, изображают серьёзные лица, и мама выдаёт:
– Говорите, господин капитан-майор, мы слушаем, – под конец она, не сдержавшись, всё же прыскает от смеха.
– Хватит ржать! – я стукаю кулаком по дивану. – Серьёзное дело вообще-то!
– Ну всё, всё, – отец хмурит брови. Смотрит на маму: – Что-то случилось.
В гостиной повисает тишина. Я жую губы.
– Но разговор и правда… про отношения.
Мама уставляет палец на отца и мысленно шипит: «Проспорил!»
Однако по мере моего рассказа – в самых общих словах – родители становятся серьёзными. Переглядываются расстроенно. В общем соприкосновении наших сознаний растёт ощущение беспокойства.
– Короче, я ничего не понимаю, – к концу я уже разболтался. – Он меня не помнит, подскакивает от любого моего движения, но зачем-то вот полез. И как это понимать?..
– По-моему, всё просто. – Тон у мамы уверенный, и это обнадёживает. Женщины разбираются в таких штуках. – Он хочет тебя задобрить. Ты ведь сказал, он считает себя подростком из приюта? Видимо, он воспринимает всё это так, будто ты его усыновил. Значит, он должен тебе угождать.
– Погоди! – я возмущённо перебиваю. – Как это связано с сексом?
– Напрямую. Сам-то подумай. Зачем взрослый мужик может поселить у себя подростка.
– Чего?.. – у меня аж челюсть отвисает. – Ничего такого… Он… Что за хрень!
Мама смотрит на меня с сожалением, мол, «если ты дурачок и этого не понимаешь – твои проблемы».
Папа неуверенно говорит:
– Может, есть другой вариант? Может, Эрик начал вспоминать прошлое? Что между ними что-то есть?
– Он его боится, – авторитетно заявляет мама, указывая на меня ладонью.
– Да… – как бы мне ни хотелось верить в папину версию, но тон получается упавший. – Это вряд ли. Он совсем не похож на себя. Но я, вообще, думал… Может, это поможет ему вспомнить?
– Или подтвердит его мнение.
– Да уж… – отец растерянно чешет за ухом. – Дилемма.
От еды и домашней обстановки совсем разморило и тянет на откровенность.
– Но всё-таки трудно сдерживаться, когда он… Хотя я понимаю, что это вроде как другой человек. Но когда он вроде совсем прежний… А если придёт среди ночи, что делать? Вытолкать за дверь? Или мне теперь вообще дома не ночевать?
Тишина. Каждый думает о чём-то.
Наконец папа задумчиво изрекает:
– Что первично, тело или душа?
– В смысле?
– Я имею в виду, что физически Эрик – взрослый человек, для его тела сексуальная активность вполне привычна, и с такого ракурса здесь нет этической проблемы. Но! – отец поднимает указательный палец, будто читает
