— Богша, здрав будь… — прошептала медовая, румянцем полыхнула.
А Кривой ухмыльнулся в густые усы, и ответил важно:
— И тебе не хворать, Медвяна Любимовна. Вижу, не одна ты. Гостя-то в дом веди, на лавку сажай. Не инако оголодал за ночь у реки, — хмыкнул в голос. — Ты, Медвяна, как вздумаешь по ночной поре со двора утечь, так обсказывай прежде — куда и с кем. А то броди за тобой, мечись по подлеску.
— Богша, ты видел никак? — совсем раскраснелась, а Некрас сам улыбнулся широко, да и ответил мужику.
— Ты, мил человек, не мечись боле. Есть кому приглядеть за Медвяной Любимовной, — с коня сошел, потянул за собой девушку. — Ты чего там про угощение-то говорил, а?
Взглядами пободались, поупирались да и засмеялись обое, сладились. Пока Медвяна металась по гриднице своей, шуршала одежками, Некрас и Богша уговаривались.
— Вено-то тебе несть за Любимовну? Ты скажи сколь, я разочтусь и ныне сведу со двора. Токмо волхва бы сыскать. Нет ли кого на примете?
— Как не быть, — Кривой приосанился, почуял себя батькой названым. — Добродей. И при капище. Прям ныне и сведешь невесту со двора? Экий ты скорый. А ежели не уговоримся о вено?
— Экий ты дурной. Нашел с кем торговаться. Богша, ты знаешь с кем говоришь-то, а? Квит я, купец, чай не собакин хвост!
— Так и я не свинячья нога! — Богша подался к Некрасу, подмигнул. — Невеста уж больно хороша. Умница, красавица, нравом покойна, не брехлива да не сварлива. За такую золотом надоть, не инако.
— На что тебе золотишко-то, Богша? Ходишь — бирюк бирюком! Ни тебе… — договорить не успел, на Медвяну засмотрелся, что показалась на пороге.
— Вон как. За меня вено пожалел? Жадный ты, Квит, несговорчивый. Вот и не знаю теперь, идти за тебя, нет ли, — смехом давилась, и хороша была так, что Некрас едва не сорвался с лавки — целовать.
— Погоди, медовая. Я уж почти сторговался. И ведь какой торговец-то страшный попался, токмо глянь. Бородища ковшом, брови кустами. Я ажник испугался.
— Тебя испугаешь, как же. Вон глазюки горят, едва искры не сыпят. Кто тут страшный-то? Кто?!
И так препирались до тех пор, пока смехом не зашлись. И до того весело было, до того хорошо, хоть в пляс пускайся! Так и поутричали: с шутками, с улыбками. Долго ждали пока девка-холопка охала, металась по домку, готовила наспех невесту к обряду. А уж потом и отправились дорогой лесной к волхву. Поезд свадебный* маловат, да не по уряду, то правда, но кто ж о том пёкся? Да и зачем?
От автора:
Правь — это место обиталища светлых богов.
Свадебный поезд — слово «свадьба» состоит из трех частей: «сва» — небо, «д» — деяние на земле и «ба» — благословленное Богами. Получается, что исторически слово «свадьба» расшифровывается как «земное деяние, благословленное Богами». Поезд — повозки, в которых сам жених и его дружина отправлялись за невестой с дарами ее подругам и родителям. Чем богаче семья жениха, тем длиннее должен быть поезд.
Глава 35
— Хозяюшка, плат-то, плат накинь*! — холопка вьюнком вилась вокруг Медвяны. — И молчи*, молчи во славу Рода!
Медвяна и молчала. Принимала покорно заботу, ждала пока девка проворная расправит длинные рукава калинки*, одернет подол красный*.
Слышала Медвяна, как Богша выговаривал Некрасу, ругался на бестолковый обряд, сетовал громко, что родни жениховой нет, а тот молчал, не отвечал отцу названному, а потом и вовсе ушел во двор. А как иначе? Невесту-то вывести должны, передать с рук на руки.
Плат на голову лег, укрыл невесту, будто в навь увёл. Медвяна руку протянула, почуяла, как холопка взяла ее за рукав и повела — незрячую, безмолвную — за собой во двор. А там Богша принял, подхватил и на коня посадил. Под покровом-то не видно ничего, а Медвяне хотелось на Некраса глядеть, улыбаться, радоваться свадьбе простой, едва ли не нищей.
Тронулись кони, пошли ходко по дороге, а потом и по лесной тропе. Солнце нежгливое, ветерок легкий и дух лесной дурманный: травами налитыми пахло, землицей солнцем согретой да мёдом.
Кривой о всю дорогу прибаутками сыпал, жениха подначивал, смеялся тому, что Некрас ответить не может. Холопка тихонько выла*, хороня девку.
Медвяна улыбалась под платом своим; вот тебе и Лутак, богатая да родовитая. Поезд-то куцый: Богша и девка безродная. Да не печалилась, а счастливилась девушка. Все сон поминала, что пришел к ней ночью, когда спала на Некрасовом плече.
Матушка вышла на крыльцо дома родного, улыбнулась светло, за ней отец встал, приветил, кивнул ласково. Медвяна слезу обронила, да бросилась обнять, но замерла. Огонь вспыхнул под ногами, блеснула в нем Огневица, что сняла она с матушки в день страшный, да и рассыпалась пеплом!
Медвяна руки протянула к родным, а те головами покачали, мол, стой, не ходи, рано еще к нам-то. Смотрели и радовались дочке, а потом вздохнули оба легко, да рассеялись светом теплым, отрадным.
Рука горячая легла на плечо Медвяны, удержала. Обернулась она, Некраса увидела. Стоял, улыбался, светился любовью.
— Некрас… — молвила радостно и проснулась.
Конь шел ровно, с мыслей не сбивал, Медвянка думала, да и разумела: родные упокоились, приняла их навь, отпустила обида. С того и девушка вздохнула вольно, легко. Слезы сами по себе потекли по щекам белым, закапали на рубаху обрядовую. И в том сама Медвяна узрела добрый знак: приняли боги требы кровавые, простили помстившую и счастьем подарили.
— Добро вам, люди, — голос Добродея услыхала, и подивилась тому, как скоро добрались до лесного капища. — С полудня жду, а вы не торопитесь.
— Здрав будь, волхв, — Богшин голос удивленный. — Откуль знал-то? И сами не ведали, что к тебе пожалуем.
— А вот потому я волхв, а ты, мил человек, Богша Кривой. Ну, что ж встали? Для обряда самое время*.
Медвяну потянули с коня, схватили за рукав долгий и повели. Шла без опаски, знала — Некрас рядом. Едва сдержала себя, чтобы не взять его за руку.
Плат сдернула холопка, и Медвяна едва не ослепла. Сморгнула, а потом на Некраса взглянула, а он уж ждал, сверкнул очами в ответ, словно опалил.
Добродей встал напротив и принялся творить зачин:
— По доброй ли воле берешь за себя княгиню светлую Медвяну?
— По доброй, — Некрас молвил тихо, но так грозно, что Медвянка едва смех сдержала.
— По доброй ли воле идешь за князем светлым Некрасом?
— По доброй, — прошептала счастливо.
— Любите ли? Станете ли беречь один другого?
— Любим, — ладно проговорили оба. — Сбережем.
Огонь обрядовый уж горел вовсю, волхв улыбнулся в бороду и принял из рук Богши петуха на требу*. Чиркнул ножом, пролил кровь со славу Рода, а костер-то и принял! Пламя весело взметнулось, подмигнуло и опало. Ветерок зашуршал, пошел гулять по листве кружевной.
