сходи, разъясни, что мы ей зла не желаем! Только капюшон не снимай, а то не поверят! И золото возьми – пригодится! – Эливерт, наконец, вскинул голову, ожог прозрачным льдом серых глаз, и добавил холодно: – Я бы сам пошёл… Но, знаешь, боюсь. Когда эта скотина деньги начнёт клянчить и торговаться, как на базарной площади, чтоб родную кровь подороже продать, не сдержусь ведь. Я ему шею сверну. Светлыми Небесами клянусь, Наир, если эта мразь, хоть слово про деньги скажет! А Граю это видеть вовсе не нужно. Сходи, Наир!
Лэгиарн уже не слушал последние слова атамана, направляясь в дом сапожника. С его уходом вновь воцарилась мёртвая тишина.
– Ты не перестаёшь меня удивлять, Эл, – призналась Настя.
– Я сам себя не перестаю удивлять, – хмыкнул он. – Цыплёнка этого вот пригрел… Зачем, спрашивается?
– Последнее время меня не покидает странное чувство, что ты далеко не такая сволочь, какой хочешь казаться. Сама не знаю почему… – спокойно сказала Анастасия.
– Может, потому что я далеко не такая сволочь, какой хочу казаться? – резонно заметил Эл, пожимая плечами.
Скрипнула дверь и, слегка пригнувшись, из неё вынырнул Наир. Он подошёл к друзьям и доложил, возвращая Эливерту кошель:
– Всё в порядке. Граю сейчас идёт. Ты был прав. Сильтин дочку даром отдавать не пожелал, как и женщина его. Та быстро сообразила, что на этом руки погреть можно. Ух, Эл, эта Беарья – сущая гадюка! Впрочем, особо не торговались – сошлись на десяти фларенах. Дочкой они совсем не дорожат – девочка для них обуза.
Эливерт смачно сплюнул.
– Проклятый дом! – прошипел он. – Проклятый город! Проклятый мир! Как скот детей продают. Даже хуже, чем скот! Они ведь понимают, всё понимают, в отличие от животных. Как же так? За гроши, неизвестно куда, незнакомому человеку… Тьфу, чтоб им пусто было, даже не человеку – лэгиарну! Родную дочь отдать, да как же это? А ещё говорят, разбойники – твари бессердечные, ничего святого в нас нет. А в ком оно есть? В Бездну их всех! Рабства у нас в Кирлии нет… А это тогда что, скажите?
– Эл, не заводись! – одёрнула его Настя.
– Дэини, сил нет молчать! Ведь это как опуститься надо, чтоб детьми торговать? Нет, уж лучше быть вором и убийцей, чем вот таким честным человеком! У червей в навозной куче больше чести. Лучше я убивать буду, но равного себе противника, чем унижать вот такую кроху беззащитную, пигалицу несмышлёную. Нет, я точно шею этому сапожнику сверну!
На пороге появилась Граю, а разбойник всё продолжал свои гневные речи.
– Тише, Эливерт! Воробышек наш вернулся… – ласково сказал Наир. – Ей твои сетования слышать не стоит.
– Да, – согласно кивнула Настя, поражаясь в очередной раз, как послушно замолк Ворон. – Если уж взялся о ребёнке заботиться, меняй свои привычки и не позволяй себе лишнего!
– Без вас разберусь, – огрызнулся разбойник. Но тотчас добавил, улыбнувшись совсем по-доброму: – Ну что, попрощалась? Поехали, цыплёнок?
– Поехали, – кивнула девочка.
– С кем хочешь сидеть, птаха? С кем-то из нас или опять на сером скакуне? – поинтересовался Эливерт.
Граю покосилась на безучастную Мышь.
– Нет, лучше с тобой, – решила она. – У тебя конь как из сказки.
– Ладно, уломала, цыплёнок. Наир, подсади-ка её!
Лэгиарн легко подхватил малышку и передал её в сильные руки разбойника. Эливерт усадил девочку перед собой, и, наконец, друзья отправились в путь, покидая уже полностью пробудившийся от ночного сна Берфель.
Граю счастливо улыбалась. Настя, глядя на неё, тоже. Как и Наир, в умилении поглядывающий на странную парочку: ребёнка, похожего на ангелочка, только давно немытого, и разбойника с острым, как лезвие клинка, ледяным взглядом.
– Держись крепче, цыплёнок! – велел Эливерт. – Путь дальний…
– Я – не цыплёнок, я – Воробышек, – степенно поправила Граю.
– Извини! – подавив иронию, серьёзно сказал Эливерт и нежно улыбнулся.
***
Светлая ленточка дороги змеилась, убегая к горизонту, поднимаясь, всё выше и выше, терялась временами среди невысоких блеклых холмов. Мир, умытый ночным дождём, хранил тишину, покой и гармонию.
Равнина, выжженная знойным южным солнцем, давно осталась позади. И Настя, уставшая от этого адского пекла, была искренне рада перемене в ландшафте и климате. Она вдыхала полной грудью ещё благоухающий свежестью воздух, умилённо щурилась навстречу бархатным порывам ветра, что нежно ласкал лицо и теребил собранные в хвост волосы. Вырвавшись из грязных лабиринтов Берфеля, Рыжая чувствовала себя безмерно счастливой и свободной.
Она глазела по сторонам с любопытством младенца, периодически поглядывая в сторону Эливерта. Тот ехал чуть впереди, о чём-то негромко болтал с Граю. Девочка заливалась смехом, пока ещё тихим, настороженным, но уже гораздо больше похожим на обычный детский беззаботный смех.
И Настя не могла сдержать улыбки – так приятно было осознание сделанного добра.
День начинался удачно, и, можно было сказать, что они точно проживут его не зря, ведь одним счастливым ребёнком сегодня стало больше. И, пожалуй, Эливерт прав – для того чтобы искоренить зло, необязательно спасать мир, идти путём реформ, революций и войн за свободу и справедливость. Гораздо проще помочь кому-то конкретно, проявить капельку заботы, которая, по сути, ничего не будет тебе стоить. Нужно просто помочь тому, кто жаждет этой заботы больше всего на свете.
При взгляде на Граю, льнущую к Эливерту, подобно цветочку, что тянется к свету, все великие миссии по спасению мира казались слишком пафосными и надуманными.
Всё было проще… Миром правила любовь. Она была необходима каждому и потому находила отклик в любой душе. Она одна дарила ощущение крыльев за спиной.
И сегодня, в это прекрасное утро, Настя ощущала себя действительно счастливой и свободной, такой же вольной в своих путях и желаниях, как тёмные точки ястребов, кружащих высоко-высоко в ослепительно-синей бездне небес.
Она негромко напевала себе под нос. Обрывки фраз из старых песен, словно мозаичные осколки прошлого, всплывали в памяти и тут же гасли. Романова любовалась этим синим, безграничным как чудо, куполом. И ей хотелось раскинуть руки как крылья, поймать тёплое дыхание ветра и взлететь к сияющему золотом солнцу, к лёгким, как лебяжий пух, облакам, к воздушному морю над головой. Душа ликовала, и усталость всех прошедших дней как рукой сняло.
– Что ты поёшь? – поинтересовался заскучавший Наир.
– Да так, вспомнилось… Это из того мира… – смутилась застигнутая врасплох
