а идти к нему... нужно, чтобы люди поняли друг друга».
Показав, что буржуазия не знает народа, а народ, со своей стороны, не знает вышестоящих классов, Мишле ратует за то, чтобы положить конец этому разобщению. Сближение — вот что нужнее всего! Вот где, по мнению Мишле, решение социальной проблемы: сближение между народом и остальными слоями общества, сближение не механическое, а духовное, основанное на взаимной любви.
Главным препятствием к этому Мишле считает «машинизм», в котором он видит одно из величайших современных зол. Термин этот Мишле толкует очень своеобразно. Машинизм для него — не только механизация ручного труда. Этому «промышленному машинизму» предшествовало, по словам Мишле, создание двух «административных машин» — бюрократической и военной, которые должны были заставить людей держаться вместе и действовать сообща. А чтобы увеличить производительность их труда, «были изобретены железные рабочие, которые сотнями тысяч своих зубьев чешут, прядут, ткут, трудятся на все лады... Так настал век машин, — пишет Мишле, — машин политических, которые придают нашим социальным отправлениям однообразие, автоматичность, делают патриотизм излишним для нас, и машин промышленных, которые, изготовляют бесчисленное множество одинаковых изделий и избавляют нас от необходимости быть художниками всегда».
Несмотря на неприязненное отношение Мишле к машинам (в прямом смысле), связанное с опасением, что они сделают людей своими рабами и уничтожат искусство, заменив художественные произведения стандартными поделками, Мишле признает выгоды и преимущества, принесенные введением машин. В частности, он указывает, что товары, изготовленные с помощью машин, доступны беднякам; появление дешевых хлопчатобумажных тканей он называет «своего рода революцией во Франции». Но он обрушивается на «злосчастную способность объединять свои силы, не объединяя сердец, сотрудничать не любя, действовать и жить вместе, не зная друг друга».
Страстно осуждая это механическое сближение, Мишле призывает к объединению двух противоположных элементов, входящих в состав нации: простых людей инстинкта и действия — с людьми размышления и рассудка. «Общество лишь тогда достигнет высшей степени гармонии и плодотворности, — заявляет Мишле, — когда образованные классы... приняв к себе и усыновив людей инстинкта и действия, поделятся с ними светом знаний, а у них позаимствуют жар души».
Итак, любовь к простому народу, полное взаимопонимание между ним ж верхними общественными слоями, которые должны поделиться с ним своими знаниями и культурой, — вот единственный способ устранить существующий разлад. Мишле против всяких реформ, предлагаемых различными партиями. Он считает, что нужен совсем иной якорь спасения.
«Французы, к каким бы классам и партиям вы ни принадлежали, — восклицает Мишле, — каково бы ни было ваше социальное положение, запомните одно: на земле у вас есть лишь один верный друг; это — ваша родина».
Таким образом, с точки зрения Мишле, социальная рознь может быть побеждена только одним средством — любовью к родине и взаимным самопожертвованием всех классов общества. Однако источником этих чувств должна служить не христианская религия. Отнюдь нет! Мишле хотел бы утвердить новую религию, религию социальной любви, проводником которой должна стать народная школа, где дети богачей и бедняков будут воспитываться в тесном единстве.
Эта надежда на единение, достигаемое уже в школе, звучит несколько неожиданно, если вспомнить, какие горькие чувства оставила школа у самого Мишле, сына бедных родителей, жестоко страдавшего от своих богатых товарищей. Хуже всех, — вспоминал Мишле впоследствии, — к нему относились товарищи по классу. Но, как бы то ни было, он пришел к заключению, что разрешить социальный вопрос можно только с помощью воспитания. Революция 1789 г. не осуществила, по мнению Мишле, своих идеалов, потому что не сумела перевоспитать людей. Для достижения этой цели Мишле предлагает создать общенародные школы. В подобных школах все дети, независимо от социального положения их родителей, должны находиться год или два; сближение между классами должно начинаться уже на школьной скамье; это — главная задача, а к специальному образованию можно приступить позже. В общенародной школе, по мнению Мишле, надо развивать не разум, не знания, а внушить детям и богачей, и бедняков веру в отечество, показать его наглядно. «Как было бы хорошо, — высказывает Мишле свое заветное убеждение, — если бы все дети одного народа хоть некоторое время сидели на одних скамьях, увидели и узнали друг друга прежде, чем познать пороки бедности и богатства... Они получили бы неизгладимое представление о родине... Она предстала бы детям воочию... в виде детской общины... где все равны, все сидят за общей духовной трапезой».
Родина должна быть в этой школе главным предметом изучения и преподавания; дети должны усвоить себе принцип родины, познать ее в историческом ее развитии. Пусть ребенок сначала узнает, что у него есть родина, которая «написала собственной кровью и обнародовала великий, справедливый закон братства». Затем пусть он изучит историю своей родины и узнает о том, что Франция была спасена дважды: первый раз — Жанной д'Арк, второй раз — революцией 1789 года. «И, наконец, — пишет Мишле, — самый важный, самый главный урок — о безграничной преданности, о способности к самопожертвованию, которую выказали наши отцы, о том, сколько раз Франция жертвовала жизнью своих детей ради счастья других народов».
Читая эти страстные призывы Мишле, его экзальтированно-патриотическое превознесение революционной роли Франции, следует помнить, среди какого кипения политических страстей, борьбы партий, социального кризиса писались эти строки в конце 1845 г., когда новая революция уже стучалась в двери. В этой ситуации Мишле усматривал один выход — перевоспитание общества. «В чем первая задача политики? — спрашивает он, и отвечает: Воспитание. А вторая? — Тоже воспитание. А третья? — Опять-таки воспитание».
Итак, общенародная школа должна уничтожить глубокий социальный разлад («divorce social», как называет его сам Мишле), заставить враждующие классы познать и полюбить друг друга. С помощью этой обретенной еще в детстве гражданской любви Мишле считал возможным построить иное, лучшее общество. Но любопытно, что по мысли Мишле этот лучший общественный строй должен покоиться не на безусловном равенстве, а на неравенстве, на усыновлении слабых сильными. Мишле полемизирует по этому поводу с Платоном; он не согласен с искусственной платоновской демократией и настаивает на том, что будущее идеальное общество должно состоять не из одинаковых людей, а из различных, уравниваемых лишь любовью друг к другу, которая делает гармоничными отношения между ними. Только при неравенстве, подчеркивает свою мысль Мишле, открывается простор для социальной любви, для «усыновления слабых сильными».
Полемическая направленность этих рассуждений очевидна: они нацелены против социалистических течений и систем утопического коммунизма, на знамени которого значились полное равенство, уничтожение собственности и общность имущества. В предгрозовой атмосфере надвигающейся революции популярность этих лозунгов среди народных
