Книга Бумеранги - Ольга Вечная

Где же моя Элечка? За сколько тысяч километров от меня? Если ее отец спросит, как мы познакомились, наверное, она не скажет правду.

Мое тело будто теряет вес, я парю над кроватью, тяну вверх подбородок, кажется, если высуну язык, смогу почувствовать, насколько здесь шершавый потолок. А вот веки, напротив, тяжелеют. Увеличили количество обезболивающих? Ух ты.

А потом я чувствую холод: кто-то стягивает с меня простынь, матрас проседает под весом еще одного человека. Я силюсь открыть глаза, но не получается. Ощущаю неспешную ласку, кто-то касается моей груди, ведет пальцами ниже, нерешительно ласкает живот. К моим губам прикасаются другие губы - легкий, невесомый поцелуй. Стремительно в своих воспоминаниях проваливаюсь в прошлое, когда меня целовала Элен после донации. До чего же это было приятно и необходимо.

Следом мне начинает казаться, что я нахожусь в квартире Эльзы, даже чувствую аромат хвои и сладковатых духов. Сминаю простынь, и мне кажется, что под моими пальцами идеальная кожа любовницы. Память вновь перекидывает мое сознание и я оказываюсь в своей квартире, вижу сидящую рядом Элен, в голове звучат ее вопросы про женщин из моего прошлого. Измена - это меньшее, что сейчас нужно нашим и без того сложным отношениям.

Я должен открыть глаза и убедиться, что Элен сбежала от отца и приехала ко мне. Это так тяжело… Нечеловеческое усилие, и я поднимаю веки. Осознание обрушивается тяжелейшим разочарованием. Перед глазами плывет, но цвет волос определяю точно - они вовсе не светлые, а длинные и темные.

Заметив, что я пошевелился, Кристина замирает и испуганно смотрит на меня. Отдергивает руку от моей груди, словно ошпаренная.

«Что ты делаешь?» - спрашиваю простейшим жестом, шевелю при этом губами. Должна понять, если захочет.

- Ты… должен думать не о ней, - говорит Кристина. - Должен забыть ее. И идти дальше. Так правильно. Она нам мешала.

- Что ты делаешь? - повторяю вопрос. - Зачем? Ты ведь сама не хочешь, - шепчу очень тихо, сипло. Даже если бы и хотел сказать вслух, не получилось бы.

Она опускает плечи и голову.

- Я с посланием, - робко шепчет в ответ. Кажется, она тоже чувствует себя не в своей тарелке. - Если ты хочешь… ты я могу быть твоей… девушкой. Вместо… нее.

- Это так не работает, - получается глухо. После чего закрываю глаза и вновь проваливаюсь в забытье.

Снится мне то самое утро. Первое в череде самых страшных: утро, когда не стало мамы. Наверное, я осознанно туда возвращаюсь каждый раз, когда особенно фигово и на душе, и физически.

Мама много лет болела. Если честно, я вообще не помню ее здоровой, а всегда в непрерывной борьбе за жизнь. Возможно, она была больна еще до моего рождения, я не знаю. Она принимала море лекарств, отец таскал ее по всему миру в поисках лучших врачей. Многих современных светил дед привозил в Осло или в Москву - в зависимости от того, где мы в это время жили, - но ничего не помогало. Стыдно признаться, но я не знаю, чем именно она болела, несколько раз спрашивал, мне ничего конкретного не сказали, а потом это потеряло значение.

За несколько часов до смерти она делала со мной уроки. Она уже знала, что может умереть в любой момент, ее выписали из больницы и отправили домой «побыть с семьей». Она не плакала, не говорила никаких пафосных речей или что-то в этом роде, не делала наставлений. Она учила со мной математику. Как обычно, увлеклась. Я улыбаюсь, вспоминая этот вечер. Мне было семь, и как-то от простых примеров мы незаметно перешли к квадратным уравнениям. Было ничерта непонятно, но весело.

Антоха сидел в этой же комнате с ноутбуком, иногда зачитывал кусочки текста вслух. Какую-то умную статью, я не помню. И мама высказывала свое мнение. Совершенно обычный вечер. Если кто-то из нас троих (меня, брата, отца) начинал плакать, глядя на нее, она говорила подтереть сопли и не позорить ее. Мы делали вид, что ничего не происходит. Мама уложила меня спать, помолилась, как обычно, зачитывая свою мантру. У нее был удивительный голос, очень приятный, пробирающий. Следующим утром мамы не стало. Мы рыдали втроем, потому что больше никто не позорил за слабость и проявление чувств.

Наверное, мы с Антоном были ее последним желанием, раз она проводила последние часы именно с нами.

Мама бы не допустила того, что со всеми нами случилось. После ее смерти все изменилось. Отец с головой ушел в бизнес, считая, что обязан развивать дело жены, тем самым доказывая свою любовь к ней. Мы все впахивали на «Данте», ведь игра досталась нам от нее, но из невинной забавы нечеловеческим рвением мы сотворили чистилище.

Когда я вновь разлепляю веки, не понимаю, прошли сутки или одна минута, Кристина по-прежнему сидит рядом. Держит мою руку, водит пальцами по запястью.

А я улыбаюсь ей и подмигиваю. Ты че, и вправду думала, что я оставил на руке рецепт элексира? Было аккуратное шрамирование. Дядя высек на моей руке химическую формулу. Если бы с ним что-то случилось, «Данте» продолжила бы свой путь благодаря мне.

Зашлифовать шрамы не получилось, пришлось травмировать целый участок кожи, чтобы символы стали неразборчивыми.

- Здесь был ключ к «Данте», - говорит она. - А теперь где он?

Тянусь рукой и ударяю пальцем по своему лбу. Да, я помню состав, увы, не создали еще такого средства, чтобы можно было стереть память. Но я ведь не скажу.

Ты ведь понимаешь, что я ничего тебе не скажу?

С другой стороны - Кристина единственная, кто может вывести меня на организатора.

В этот момент мне вновь становится больно, видимо, это отражается на моем лице гримасой, и Крис торопливо начинает извиняться:

- Прости, я не знала, что так будет. Не думала, что он станет бить тебя, - будто бы искренне. Молчу. Она продолжает:

- Ты должен поправиться как можно скорее. Элен в безопасности. Родители о ней позаботятся. Ты просто больше не думай о ней, всего делов-то. Она просто не такая как мы, ты ведь и сам это понимаешь. Просто она выйдет замуж, родит детей. У нее все будет просто, как и у всех Лепиных. А мы? А нам с тобой пора. Сколько можно уже бороться, Раза?