Вновь безмятежно защебетали птицы. Беглец отложил ружье и склонился надо мной. Впервые с тех пор как он привел себя в порядок, я видела его так близко и даже нашла бы красивым, если б мы только встретились при иных обстоятельствах и мне не пришлось пережить стольких ужасов. Он вытащил кляп, и я вполне искренне сказала:
- Благодарю вас, мсье.
Я забыла - или почти забыла - о плачевном состоянии своего туалета и о том, что оголена еще больше прежнего. Мне напомнили об этом его глаза. Вместо того чтобы освободить меня, он смотрел на меня так, что во мне вмиг всколыхнулось беспокойство. Я почувствовала, что он видит меня такой, какой я была - двадцатилетней девушкой и т.д. и т.п., - и я упавшим голосом пролепетала:
- Мсье, что у вас на уме?
Вместо ответа он вернул кляп на место.
Медленно, очень медленно он погладил мою грудь, которую выпростал лесник, и произнес:
- А и правда мяконько - ну чисто перепелочка.
Однако это не было похоже на насмешку. Он был словно зачарован. Я поняла, что моя песенка спета, и закрыла глаза.
Но дальше этого дело не пошло. Он распутал веревки, причем поначалу делал это молча, с хмурым видом, потом сказал:
- У меня не было женщины шесть долгих лет, но я не из тех, кто берет что-то силой.
Освободив меня, он помог мне подняться. Все тело у меня болело, и я думала лишь о том, как бы удержать на себе комбинацию, у которой одна бретелька была оборвана. Смотреть на него я уже не решалась. Он подобрал мои туфли и вернул их мне.
Я покорно поплелась за ним к санитарному фургону. В правой руке он держал лесникову двустволку, а под мышкой - свою импровизированную веревку. Наполненный бензином бидон стоял у фургона. По-видимому, беглец вернулся к началу схватки - раз услышал мерзкую фразу моего обидчика - и, прежде чем вмешаться, бесшумно подкрался к ружью. Интересно, а как бы он поступил, если б вернулся чуть позже: ринулся бы спасать меня, пренебрегая опасностью, или же хладнокровно наблюдал за тем, как меня насилуют, думая только о том, чтобы завладеть ружьем? Я помнила слова унтер-офицера Котиньяка: человек этот - сам насильник и убийца.
Наполняя горючим бак, он бросил через плечо:
- Переодевайтесь. Мы уезжаем.
Я поднялась в разоренное "гнездышко любви". Там мне удалось отыскать чистые трусики, но надеть на себя было нечего, разве что подвенечное платье - единственную вещь, которую он не тронул, когда мастерил веревку. Слезы вновь навернулись мне на глаза, но я сумела взять себя в руки. Слишком многое я вытерпела, чтобы продолжать блеять овечкой, - я решила отныне быть хладнокровной и расчетливой. Так или иначе, но я найду способ повернуть ситуацию в свою пользу, и уж тогда он заплатит мне за все.
Я кое-как умылась с помощью рукавички и одеколона. В бачке воды уже не было, ведь это в нем мой предусмотрительный муженек (который опасался испанских воров пуще всех прочих, не считая итальянских) спрятал в герметично закупоренной склянке деньги на путешествие.
Я уже облачилась в свадебное платье, когда в фургон вошел беглец. Ударом ноги он вышвырнул за дверь все, что валялось на полу. Потом, руками, - все, что лежало на матрасах. Несмотря на данный себе зарок больше ничему не удивляться, я воскликнула:
- Но ведь вас разыскивают, все это найдут!
Он ответил:
- Очень на это надеюсь.
С этими словами он закрыл створки двери. Мне пришлось в очередной раз подобрать подол, чтобы перешагнуть через спинку сиденья.
Еще раз мы залили бак бензином доверху на деревенской заправке, где орудовала ручной помпой бабка лет под сто. Она перечислила нам, хотя мы ни о чем ее не спрашивали, всех местных жителей, которых подозревала в принадлежности к "пятой колонне", и о каждом присовокупляла: "Ну этого-то я насквозь вижу". Когда мы отъезжали, она сказала:
- Мужем надо пользоваться, пока он молоденький, а не то потом загонят его в окопы, и прощай любовь.
Затем беглец умял еще одну банку, приготовленную моей матушкой, - на этот раз ложкой - и полкруга колбасы, отхватив его бритвой. Вторую половину съела я, прямо за рулем. Пить было нечего, и мы остановились у водоразборной колонки при въезде в какую-то деревню, которая дала о себе знать лишь трезвоном церковных колоколов, возвещавшим полдень. Вокруг не было ни души. Утолив жажду и наполнив водой бачок, мы содрали тюль, украшавший фургон, и беглец скомандовал мне поворачивать обратно. В качестве объяснения он заявил:
- И так слишком далеко заехали.
Я пустилась в обратный путь и не стала ломать себе голову, когда на первом же перекрестке он заставил меня повернуть к океану, от которого мы до сих пор бежали. С довольным видом откинувшись на спинку сиденья, он сказал:
- Меня зовут Венсан. Когда мы вернемся на полуостров, я вас отпущу.
Я подумала, что ослышалась. А может, он сошел с ума. Я спросила:
- На полуостров? Вы хотите вернуться на полуостров?
- Это единственное, место, где меня уже не ищут, - ответил он.
Должна отметить, что начиная с этой минуты, несмотря на невероятную замысловатость маршрута ("Я родился в июле, - объяснил он, - поэтому передвигаюсь по-крабьи") и на все случившееся впоследствии, мы все время неуклонно приближались к Атлантическому океану.
Я вела фургон под палящим солнцем, вынудившим нас опустить стекла, и беспрестанно откидывала со лба лезшие в глаза волосы. Мы не разговаривали. Иногда я поглядывала на него в надежде, что он уснет. Он уже не внушал мне такого страха. От него перестало дурно пахнуть. Он смотрел на дорогу, вольготно развалившись на сиденье; локоть в окне, ноги вытянуты - ни дать ни взять отпускник. Некоторое время спустя он спросил:
- Вы что-нибудь слышали о крепости?
Речь шла о крохотном безымянном островке вблизи Сен-Жюльена, целиком занятом укреплениями, возведенными при Ришелье. В эпоху религиозных войн он подвергся осаде, и в проспектах для туристов, которые мне поручали оформлять, утверждалось, что именно там воевал подлинный д'Артаньян, оставив на поле сражения руку. Долгое время я искренне верила этому, пока не занялась подсчетом конечностей, потерянных несчастным по сведениям проспектов Бруажа, Ла-Рошели, Ре и других, - страшно было даже себе представить, как он в своем, так сказать, окончательном виде ходит по улицам и встречает, к примеру, собаку.
Во времена менее легендарные крепость стала тюрьмой для моряков, а с войны - военной каторжной тюрьмой. Когда я была маленькой и о ней говорили при мне, забывая о моем малозначительном присутствии, ее называли Бессрочкой, а иногда и Крысоловкой, потому что даже крысам не удавалось из нее улизнуть. Ну а крабам?
Я ответила беглецу:
- Агентство, в котором я работаю, находится в порту Сен-Жюльена. Я часто видела корабль, доставляющий заключенным провизию.
