Поглощая закуски, он обводит взглядом своих героинь. Судьбу каждой он знает. Знает он и то, что герой, которым они так увлечены в его воображении, - не совсем он. Конечно, он одолжит ему кое-какие свои черты: прядь на лбу, расхлябанную походку, ностальгию по кинокартинам своего детства - воспоминания о них будут фоном всего фильма ("Забавно, конечно, но поглядишь - и хочется реветь", - как сказала бы Жанна), одолжит и множество других вещей: воспоминания, надежды, сожаления - разве можно что-нибудь придумать, не вложив изрядную долю себя? Но, в общем-то, это будет не совсем он.
И вдруг ему приходит в голову мысль.
Приходит в эту самую минуту в этой гостиничной столовой на берегу Атлантики, и его пробирает холодок неуюта: а что, если он не за пределами этой уже завершающейся истории, что, если он сам в этой истории? Что, если кто-то как раз в этот миг придумывает эту историю, и в том числе его самого, и выходит, что его жизнь держится на волоске столь же безудержной, как и его фантазии?
Черт побери, говорит он себе, вот тебе проблема, над которой лучше не задумываться, особенно когда поблизости торчат волчьи уши. Слишком много ему подобных до него ломали себе голову над этим вопросом, так что достаточно надеяться, что тот, в чьих руках он игрушка, еще долго не напишет слово "КОНЕЦ" и не отправит все в небытие.
Как и он, неуверенный в природе вещей, я и сам от этого воздержусь.
Возможно, где-то кто-то придумал и придумывает до сих пор, что я люблю рассказывать истории и что я тоже достаточно упрям, чтобы не поддаться своим смертельным врагам: сомнению, тревоге и одиночеству. Не знаю. Я только могу сказать, что одним июльским утром в прошлом году я, после того как столько раз отступал от этого рассказа на самом его пороге, вдруг подумал, что дело принимает заманчивый оборот и мне все-таки надо туда пойти, и я в самом деле совершил попытку.
Олерон, лето 1985 г. - Париж, весна 1986 г.