У выразителей идей «Консервативной революции» мы можем обнаружить значительное расхождение в поведении перед лицом подобных угроз. Весьма небольшое количество, в первую очередь из активных социально-революционных групп направляется в эмиграцию (Отто Штрассер, Петель, Эбэлинг, а также представители иных сил: Раушнинг, Тревиранус). Однако подавляющее число консервативных революционеров все-таки остается в Германии. Причины, почему доля эмигрировавших незначительна, были разными. Некоторые из групп отрицали национал-социализм, полагая его явлением сугубо ненемецким, искажающим немецкую сущность, а потому для их представителей оставить родную землю означало вовсе не то же самое, что для активистов оппозиционных группировок, выступающих против тоталитаризма в целом. Кроме этого многие консервативные революционеры надеялись, что смогут инфильтрироваться в национал-социалистическую систему, изменить её изнутри и изжить через победу «второй революции»9. Кроме того эмигранты, принадлежащие к этому лагерю, в силу своей прогерманской ориентации приравнивались к национал-социалистам и весьма недоверчиво воспринимались в принимающей их стране, а потому вызывали у прочей политической эмиграции только агрессию (как, например, было с Отто Штрассером). Кроме этого не стоило списывать со счетов сугубо личные причины (например, члены семьи, родственники и т. п.), что мешало эмигрировать из страны.
Часть оставшихся в Германии консервативных революционеров «затворяют уста» и полностью замолкают (Блюхер, Фридрих Хилыпер). Прочие отказываются от политической публицистики и обращаются к совершенно аполитичным литературным сферам, например, обретая себя в поэзии (Виннинг, Карл Роте) или же в религиозной философии (Эрнст Вильгельм Эшман). Навыки подвергать режим критике превращаются в подлинное искусство «под спудом». В качестве примера можно привести стихотворение Фридриха Георга Юнгера, которое появилось в сборнике «Стихотворения», изданном в 1934 году в издательстве «Сопротивление». Особой популярностью пользуется уловка, когда для маскировки применяются сугубо исторические материалы. Читателю предлагается неявное сравнение прошлого и национал-социалистического настоящего (Рек-Маллечевен «Бокельсон. История массового заблуждения»). Могли употребляться также неприкосновенные для партии исторические личности, как например, принц Ойген или солдатский король Фридрих Великий, которые изображались таким образом, что национал-социализм трактовался как совершенно ненемецкое явление (Герман Ульман Бухляйн «Имперский барон фон Штайн»).
Были среди активистов и перебежчики. Показательна судьба Георга Лукача в Советской России. Блестящий интеллектуал, который в своих ранних работах опровергал доктрину массового движения, но при этом не отказывался от собственного высокого предназначения совсем — его идеи оказались воплощены в Германии в самых различных формах. У одних в поступках решающее значение могла иметь забота о собственном благополучии или же стремление обезопасить собственных родственников, а может быть, и просто честолюбие. Другие руководствовались призрачной надеждой проникнуть внутрь колосса, третьи были слишком доверчивы, а потому их обвели вокруг пальца, подсунув перспективные цели, на первый взгляд не связанные с массовой партией. Здесь надо обратить внимание на неровные отношения, которые сложились между немецким духом и немецкой действительностью: полное уничтожение от безоговорочного признания отделял буквально один маленький шаг. У многих было формальные поводы для перехода в лагерь массовой партии, однако там они никогда не смогли избавиться от сомнительной репутации перебежчика. На это, например, указывает отчетливое противопоставление Боймлера и Альфреда Розенберга. Сделавший карьеру на журналистском поприще партийный солдат Розенберг был банальным компилятором, чьи работы были всего лишь суммой прочитанных им книг. Ему был противопоставлен автор высочайшего уровня, который, невзирая на все свои усилия и старания, оставался в партии аутсайдером, он пытался исправить эту ситуация вознося славословия в адрес Розенберга.
Нередко подобные перебежчики отличались особым рвением в преследовании своих бывших товарищей и соратников. Эрнст Юнгер записал в своем дневнике 7 октября 1942 года: «У каждой революции есть тип свиней, активно ищущих в земле трюфели. Поскольку их неотесанные и грубые соратники неспособны выявить достойных внимания противников, они предпочитают пользоваться услугами продажных, но образованных интеллигентов, чтобы те шпионили, искали такового, а когда надо нанести удар, то предлагали свои услуги полиции. Каждый раз, когда замечал такого на горизонте, то готовился к обыску. Такой также обличал Шпенглера в полиции, и есть четкие доказательства того, что Шпенглер именно на его совести»10.
Однако кроме соперничества и приспособленчества имеется еще третья возможность: базирующийся на обоюдном согласии взаимовыгодный нейтралитет. Наиболее характерным примером подобного типа являются представители движения «германоверующих» из середины 30-ых годов. Существенное количество групп «фёлькише» и «бюндише» могли сохранить собственную условную независимость только в том случае, если они в минимальной степени пытались воздействовать на
национал-социалистическую действительность, отказывались от противоречащих ей политических воззрений и полностью посвящали себя выработке «германской» религии. Но, тем не менее, в ходе этого процесса выяснилось, что в эпоху тотальной политизации ни одна из интеллектуально-духовных сфер деятельности не может полностью избежать политического влияния. Достаточно скоро эти группы («Немецкое религиозное движение», кружок Людендорфа и т. д.) оказались нейтрализованы или же вытеснены из общественной жизни, а в годы военной мобилизации и вовсе жестко контролировались, пока не были окончательно раздроблены.
1.4. Ответственность за национал-социализмЦелью данной работы не является исследование того, насколько «Консервативная революция» ответственна за то, что произошло в Германии после 1933 года. И едва ли можно ответить на этот вопрос даже в заключительных главах этой книги. Наметим его очень кратко, почти штрихами. Поставленный вопрос должен быть двусоставным: с одной стороны, об ответственности всего движения, а с другой, об ответственности его отдельных деятелей.
Это движение в Германии в целом — только лишь одна из составляющих течения, которое было отмечено с начала XIX века почти во всех европейских странах и во всех областях жизни. Однако от многих непредвзятых наблюдателей не смогло ускользнуть, что национал-социализм, как попытка изменения реальности, наряду с консервативно-революционным порывом нес в себе и другие импульсы. Эти импульсы исходили из социального и географического положения, из душ одиночек, были непосредственным продолжением предшествующей этому немецкой истории, включая, в том числе период Веймарской республики. Эти импульсы были вызваны сопричастным воздействием других идеологий, как например, марксизма, аморфной демократии, с присущей для неё склонностью массы к диктатуре. Что в определенный отрезок времени проявлялось в одних странах в большей, в других — в меньшей степени. Перед нами не стоит задача распутать эти хитросплетения и отделить магистральные направления от второстепенных линий. Вопрос, который имело бы смысл здесь задать: в какой степени можно возложить ответственность на теорию за то, что она была ненадлежащим образом реализована на практике? За этим вопросом должен последовать другой: можно ли делать ответственным за проявление в реальности духовное явление? Надо ли использовать в данном случае категории причинности или какие-то иные, которые можно было бы описать такими словами как «соответствие», «синхронность» или «согласованность»?
