Вместе с тем был риск, что сын Людовика VII не использует во благо ни свои способности, ни полученное образование. Избалованный в детстве, он мог вырасти безнадежно испорченным человеком. Его детские высказывания быстро подмечались и получали известность: в те времена это было большой редкостью, даже для будущего короля. Эти высказывания — удача для нас, ибо они обнаруживают в принце живой и рано созревший ум. Об одном из них сообщается в письме Томаса Бекета. Изгнанный из Англии, Бекет нашел прибежище подле Людовика VII, который в 1169 году устроил для него встречу с Генрихом II, королем Англии. Последний выразил желание повидать наследника французского престола. Людовик VII ответил согласием. Когда король Англии дал поцелуй мира Филиппу, тот, с высоты своих четырех лет и нескольких месяцев, обратился к нему с речью и напомнил, что он должен «любить его отца, королевство Французское и его самого, если желает снискать милость Божью и расположение людей». В ходе другой встречи, на этот раз в Жизоре, в 1174 году, два короля побеседовали снова. Тем временем их окружение любовалось замком, который Людовик VII завоевал в 1146 году, а затем отдал в приданое за своей дочерью Маргаритой по случаю ее бракосочетания в 1160 году с юным Генрихом, сыном и наследником Генриха II. Филипп, которому тогда уже исполнилось 9 лет, тоже внимательно оглядывал внушительную твердыню. Совершенно неожиданно он заявил, что разочарован, ибо камни замка не содержат ни серебра, ни золота, ни алмазов. Его спросили о мотивах, побудивших его сделать столь странное заявление. На это он ответил, что помышляет о выгоде, которую получит, когда завоюет замок[15].
Самоуверенный ребенок, он имел для этого основания. Мирские властители очень быстро обратили свои взоры к наследнику французского престола. «Король испанских сарацин», то есть эмир Кордовы, отправил посланника, нагруженного подарками для Филиппа, когда тот еще лежал в колыбели. Хотел ли эмир уже тогда подготовить какой-нибудь альянс в расчете на отдаленное будущее? Очень скоро имя Филиппа стало указываться рядом с именем его отца в большинстве актов и других записей, где шла речь о Французском королевстве. Разве это не было лучшим способом закрепить в общественном сознании мысль о том, что сын должен наследовать отцу? В 1171 году Гийом, архиепископ Сансский и брат королевы Адели, положил начало этой практике, упомянув короля вместе с его сыном в одной из своих грамот. В 1172 году Жерар де Макон и Эмбер де Божё присягнули на верность Людовику VII и Филиппу[16]. Это ли не было самой надежной гарантией успешного будущего этих сеньоров, а равно и их потомства? Высокое покровительство, продвижение по службе, обретение новых преимуществ — всё это зависело от сохранения преемственности в рамках правящей королевской династии.
Инициативы, имевшие целью заблаговременно обеспечить Филиппу королевский престол, получили продолжение, ибо 3 августа 1172 года брат короля, Робер де Дрё, и его шурин, Гийом, архиепископ Реймсский, стали убеждать Людовика VII, что больше ждать нельзя: необходимо срочно короновать его сына и призвать вассалов принести ему оммаж. При этом они ссылались на пример Генриха II, который велел короновать своего старшего сына Генриха еще в 1170 году, а также на пример императора Фридриха Барбароссы, который отдал венец короля римлян своему сыну Генриху. Однако Людовик VII остался глух ко всем уговорам, не желая к ним прислушиваться. По прошествии трех лет он принял компромиссное решение. Он сделал Филиппа своим прямым соучастником при дарении денег аббатству Клерво, затем при пожаловании привилегий обитателям Дён-ле-Руа (ныне — Дён-сюр-Арон в департаменте Ньевр), при освобождении от подорожных и мостовых пошлин аббатства Воклер и при пожаловании коммерческих льгот иностранным купцам.
Международная политика тоже очень скоро включила юного Филиппа в свои списки. Брачная стратегия, наряду с войной, была одним из главных видов взаимоотношений между королевскими династиями и линьяжами великих феодальных владык. Между тем было бы ошибкой усматривать в этих фамильных хитросплетениях лишь изощренную и суетную игру. Решить, что эти хитросплетения были первоочередной целью политиков того времени, значило бы совершить еще одну ошибку. Разумеется, любая власть может опираться лишь на общественные и родственные связи. Сеть внешних союзов в данном случае является одной из главных и принимает разные формы в зависимости от эпохи. В ту эпоху, которая видела новое появление королей, герцогов и графов, старающихся восстановить публичную власть, столь долго узурпированную их подчиненными, браки между наследниками и наследницами были одной из самых эффективных мер, позволяющих упрочить или видоизменить на более или менее долгий срок набор союзов, необходимых для удержания территорий и власти. Тем не менее эти браки, проектируемые или реализованные, не должны заслонять от нас подспудные силы, которые, оставаясь существенными, знали также другие формы соглашений (договоры и т.д.) и без колебаний пренебрегали брачными союзами, уже заключенными или только планируемыми. Войны, которые непрестанно вспыхивали в конце XII столетия между Францией и Англией, несмотря на браки и проекты союзов между дочерьми Людовика VII и сыновьями Генриха II, достаточно хорошо показывают, что народы и их правители спешили разорвать эти связи, как только они начинали противоречить их интересам. Поэтому нельзя сводить всю внешнюю политику к королевским брачным союзам, но невозможно также и игнорировать их.
Филипп был принцем, с которым хотели породниться многие государи. Для него это не было тайной, и, если мы хотим понять склад его личности, необходимо учитывать, что он очень рано осознал, какую важную фигуру в политической игре из себя представляет. Если верить хронисту Вильгельму Бретонскому, это обстоятельство льстило наследнику французского престола и тешило его самолюбие, как, впрочем, и все другие знаки почета и уважения, которыми он был осыпан начиная с самого нежного возраста. Первое предложение брачного союза поступило от императора Фридриха Гогенштауфена (Барбароссы). В борьбе против папы Александра III, которого Людовик VII признал в пику императорскому антипапе Виктору IV, Фридрих крайне нуждался в союзниках. Уже в 1169 году он предложил заключить договор королю Франции. Между тем Людовик VII тоже столкнулся с необходимостью иметь союзников в его участившихся столкновениях с Генрихом Плантагенетом. В 1152 году Генрих сочетался браком с его разведенной супругой Алиенорой Аквитанской, после чего стал королем Англии в 1154 году.
Таким образом, Генрих II, который уже был герцогом Нормандии, графом Анжу, Мэна и Турени, присоединил к своим территориям владения Алиеноры, то есть весь юго-запад Франции, включая Пуату. Кроме того, он стремился распространить свой сюзеренитет на Бретань. Хотя он и был вассалом короля Франции за Нормандию, области средней Луары, Пуату и сопредельные земли, его фьефы и другие владения представляли серьезную угрозу для французской короны. Заключенный в 1160 году брак Маргариты, дочери Людовика VII, и старшего сына Генриха II, а затем помолвка Аделаиды, четвертой дочери короля Франции, и Ричарда Львиное Сердце, второго сына английского короля, были лишь короткими паузами в беспощадной борьбе. В этих условиях король Франции стал искать сближения с императором и отправил к нему посольство в 1169 году. Это подтверждает, что он не возлагал больших надежд на брачные союзы своих дочерей с юными английскими принцами. В июне 1169 году Людовик VII был вынужден заключить договор, по условиям которого Генрих II признавался верховным сеньором Бретани и становился опасным посредником между королем Франции и его бретонскими вассалами. Ситуация стала еще более напряженной, когда в 1170 году король Англии стал угрожать Буржу[17].
