Книга Тайная жизнь мозга. Как наш мозг думает, чувствует и принимает решения - Мариано Сигман

Наш мозг с самого рождения подготовлен и предрасположен к усвоению языка. Но эта предрасположенность не осуществляется на практике без опыта общения и использования речи. Этот вывод основан на исследовании диких детей, которые росли без каких-либо контактов с людьми. Одним из самых наглядных примеров стал Каспар Хаузер, великолепно изображенный в одноименном фильме режиссера Вернера Херцога. История Каспара Хаузера[11] показывает, что очень трудно овладеть языковыми навыками, если они не практикуются в раннем возрасте. Способность к устной речи в основном приобретается в человеческом обществе. Если ребенок растет в полной изоляции, его способность к усвоению языка значительно ухудшается. Фильм Херцога рассказывает об этой трагедии.

Предрасположенность мозга к универсальному языку проходит тонкую настройку при контакте с другими людьми, будь то приобретение новых знаний (грамматических правил, слов, фонем) или стирание из памяти различий, не имеющих значения для родного языка.

Языковая специализация начинается с фонем. К примеру, в испанском языке есть пять гласных звуков, тогда как во французском языке, в зависимости от диалекта, насчитывается до семнадцати гласных (включая четыре носовых). Иностранцы, которые говорят по-французски, часто не чувствуют разницы между некоторыми звуками. Коренные испанцы обычно не различают звуки во французских словах cou (произносится как [ку]) и cul (произносится как [кю]), что может привести к недоразумениям, поскольку cou значит «шея», а cul значит «задница». Эти звуки звучат совершенно по-разному для коренного француза, примерно как «и» и «а» для испанца.

Самое интересное, что все дети на свете способны распознавать эти различия в первые несколько месяцев жизни. На этом этапе развития мы различаем то, чего не замечаем в зрелом возрасте.

По сути, младенец обладает универсальным мозгом, способным различать фонологические контрасты любого языка. Со временем каждый мозг разрабатывает собственные фонологические категории и барьеры в зависимости от специфики родного языка. Для того чтобы понимать, что звук «а», произносимый разными людьми в разных обстоятельствах, на разном расстоянии, соответствует одному и тому же «а», человек должен усвоить определенную категорию звуков. При этом неизбежно утрачиваются тонкие различия. Границы определения фонем в звуковом пространстве устанавливаются между шестым и девятым месяцем жизни. И разумеется, они зависят от языка, который мы слышим в ходе своего развития. В этом возрасте наш мозг перестает быть универсальным.

После раннего этапа определения фонем наступает время для слов. Здесь существует, казалось бы, неразрешимый парадокс. Как младенцы узнают слова в том или ином языке? Проблема не только в том, как выучить значения тысяч слов, составляющих язык. Когда кто-то впервые слышит фразу, произнесенную по-немецки, он не только не понимает, что означает каждое слово, но даже не может выделить отдельные слова в звуковом пространстве фразы. Это происходит потому, что в устной речи нет пауз, соответствующих пробелам между написанными словами. Этозначитчтослышатьиностраннуюречьвсеравночточитатьэтопредложение[12]. И если младенец не знает слов языка, как он может распознать их в такой путанице?

Одно из решений состоит в том, чтобы говорить с младенцами на материнском языке: медленно и с акцентированным произношением. В материнском языке есть паузы между словами, что помогает героической работе младенца по разделению фразы на составные слова.

Но это само по себе не объясняет, как восьмимесячные младенцы формируют огромный набор слов, многих из которых они даже не понимают. Здесь мозг пользуется принципом, известным как статистическое обучение и сходным со сложными компьютерными программами для определения закономерностей. Рецепт прост и состоит в определении частоты переходов между слогами и их функции. Поскольку слово hello [привет] используется часто, то каждый раз, когда мы слышим слог «hel», есть высокая вероятность, что за ним последует слог «lo». Разумеется, это лишь вероятность, поскольку иногда мы можем услышать слово helmet [шлем] или hellraiser [исчадие ада, скандалист], но благодаря интенсивному подсчету таких переходов ребенок обнаруживает, что у слога «hel» сравнительно мало возможных продолжений. Формируя мостики между наиболее частыми переходами, ребенок учится соединять слоги и узнавать слова. Такой неосознанный способ обучения похож на функцию «живого поиска» в смартфонах и поисковых системах по принципу наиболее частых запросов; впрочем, как известно, это не всегда срабатывает.

Так дети учат слова. Это не лексический процесс, подобный составлению словаря, где каждое слово ассоциируется с образом и смысловым значением. Первый подход к словам скорее ритмический, музыкальный, просодический. Лишь впоследствии слова окрашиваются смыслами. Выдающийся лингвист Марина Неспор полагает, что одна из трудностей обучения второму языку в зрелом возрасте состоит в том, что мы больше не пользуемся этим механизмом. Когда взрослые учат язык, то обычно делают это намеренно и с помощью логического мышления; они пытаются усвоить слова, запоминая их по словарю, а не благодаря музыкальности языка. Марина утверждает, что если бы мы имитировали естественный механизм первичной консолидации музыки слов и упорядоченности языковых интонаций, то процесс обучения был бы гораздо проще и эффективнее.