А если станешь впредь воздержнее играть, То можешь быть в игре счастливей, нежель прежде.
Фёдор Петрович насупился, а Фёдор Иванович продолжил:
— Случай и ещё раз случай! Он — царь и господин в настоящей игре. Что карты? Красивые листки, ничего больше. Но в том и штука, чтобы с ними в руках испытать свою удачу. Чтобы сразиться с неизвестностью и победить!
Раззадоренный граф продолжил. Знавшие его близко замечали: когда он хотел — умён был, как демон, и удивительно красноречив. В курительную пришли ещё несколько мужчин и с интересом слушали Фёдора Ивановича.
— Возьмём тот же фараон, — говорил граф. — Это поединок в чистом виде! За карточным столом, как у барьера на дуэли, сходятся два противника. В жизни редко доводится видеть, чтобы противники были равны, — то же и здесь. Понтёр желает всё выиграть, хотя может всё проиграть. Как ляжет карта, он не знает, но строит предположения. И банкёру неизвестно, какая карта выпадет следующей, он просто мечет из колоды одну за одной. Рука банкёра — словно рука судьбы. Играя против него, ты вступаешь в схватку с самой фортуной, с инфернальной неизвестностью…
— Случай, господа! — говорил граф. — Понтёр может избрать любую стратегию, а насколько она хороша — зависит только от случая. Пан или пропал, как говорят в родных краях господина Огонь-Догановского. Но я скажу иначе. Кто доверяет случаю, тот порой выигрывает. Кто пытается вычислить случай, измерить его — неминуемо проиграет. Потому что измерение подразумевает соблюдение правил. А какие правила могут быть у случайности? Никаких!
Фёдор Иванович припомнил слушателям слова философа Бертрана: случай — антитеза любого закона. И если кто утверждает, что исход события определяет случай — он просто признаётся, что не имеет представления, как этот исход определён.
— Понтёр якобы имеет стратегию, — говорил граф, — но на деле просто пытается обмануть непостижимую случайность — или переманить её на свою сторону. Кто знает, выходя к барьеру на дуэли, чей нынче случай? Дуэлянты меряются удачей; ты норовишь влепить другому пулю раньше и точнее, чем он влепит тебе. Так и понтёр всегда надеется, что его карта убьёт карту банкёра. Вот почему игра — чертовски, чертовски и ещё раз чертовски захватывающая штука!
Мужчины помолчали, обдумывая пылкую речь Фёдора Ивановича и смакуя отменные сигары, которыми угощал их князь NN. Тишину нарушил Огонь-Догановский.
— Я много наслышан о вас, граф, — сказал он и поднялся. — Вы, говорят, опасный соперник во всём, за что ни возьмётесь. Из пистолета стреляете превосходно. Фехтуете не хуже короля рапиры Севербека. На саблях рубитесь просто мастерски… Неудивительно, что игра так же близка вам, как и поединок. А о хладнокровии графа Толстого и у барьера, и за картами рассказывают совершенные чудеса. Так не угодно ли вам будет сыграть? Не в ломбер, а по-настоящему?
— Господа, господа, вы же знаете… — подал голос князь.
Его лучшие годы пришлись на царствование Екатерины Великой, которая запретила азартные игры. Конечно, порою князь тайком шалил в картишки, как и все в свете, однако внешние приличия старался соблюдать. Большая игра — дело серьёзное. К тому же по заведённому в столице порядку банкёр — всегда хозяин дома. А банковать противу закона в планы князя отнюдь не входило.
— Я люблю смотреть, когда играют. Игра занимает меня сильно, — признавался он, — но я не склонен жертвовать необходимым в надежде приобрести липшее. Да и возраст…
— Само собой, князь, я приглашаю графа к себе, — учтиво кивнул хозяину Василий Семёнович.
— Могу ли я тоже воспользоваться вашим приглашением? — спросил Фёдор Петрович, но кузен положил тяжёлую руку на его плечо.
— Где уж нам, дуракам, чай пить, — начал он с любимой присказки. — Оставь, дорогой мой. Для большой игры в тебе маловато истинной веры. Отсюда и предрассудки твои: возвращаться — плохая примета, и баба плоха с пустым ведром, и чёрная кошка через дорогу… Игра не для тебя! Есть люди, которым роковая сила сулит неминуемый проигрыш. А с ней не поспоришь. Ты, брат, обречён. Начни с самим собой в карты играть — и то продуешься дотла!
Гости рассмеялись. Фёдор Петрович сконфузился — тем более что Фёдор Иванович был кругом прав.
— Так что же, граф, когда поедем? — спросил Огонь-Догановский.
— Немедля! — решительно потребовал Толстой, и они с Василием Семёновичем откланялись.
Глава IV
Гладь Фонтанки сияла золотом.
За ночь ветер прогнал тучи, и погода выдалась на загляденье. О вчерашнем дожде с утра ещё напоминали лужи, стоявшие на мостовых, но к полудню они высохли. Умытый и залитый ярким солнцем Петербург превратился в редкую картинку и стал походить на Северную Венецию: именно таким сто лет назад задумывал его основатель, государь Пётр Алексеевич.
Проезжая в экипаже по набережной, Фёдор Петрович Толстой довольно жмурился: парад столичных фасадов радовал глаз художника. Время перевалило далеко за полдень, когда граф отправился навестить кузена — ему не терпелось узнать о ночной схватке за карточным столом.
— Chi sa il gioco non l’insegni, — задумчиво сказал Фёдор Иванович вместо приветствия, — правы итальянцы: кто знает игру, тот пусть не берётся ей учить.
Он полулежал на диване, спустив одну босую ногу на пол, и курил длинную трубку. Дым вытягивало в распахнутую балконную дверь, но, судя по спёртому воздуху, трубка эта была далеко не первой.
Вид Фёдор Иванович имел неважный: красные глаза, всклокоченные кудри, поникшие бакенбарды… После бессонной ночи он явно не отоспался. Меж распахнутыми лацканами халата поблёскивал съехавший набок образ святого, из-под которого виднелась татуированная на груди птица. Граф глядел в потолок и, не ответив на приветствие кузена, спросил:
