Глава I
Приятно, чёрт возьми, оказаться самой популярной персоной в столичном Петербурге! А уж если ты популярнее всех в столице — само собой разумеется, что равных нет и во всей остальной империи. Уж Россию-то ему довелось повидать, как мало кому другому. И пройти-проехать по ней от самого дальнего востока через прибайкальский Иркутск; через Томск, нынешней весной по указу государя ставший центром всея Сибири…
…через множество городов и городишек, через бессчётные сёла и деревни — обратно в Петербург, из которого бежал он три года назад.
Фёдор Иванович Толстой потянулся, скрипнув диваном, и отхлебнул горячего кофею. Горький пахучий напиток оказался недурён. Как в Бразилии! Стёпка, подлец, быстро наловчился… Толстой с удовольствием причмокнул. Хотя на те деньги, что давеча слупили с него за два фунта свежих зёрен, в порту Ностеро-Сенеро-дель-Дестеро можно сторговать пудовый мешок. Или целый месяц спрашивать чашку за чашкой, развалясь на террасе какой-нибудь бразильской таверны…
И всё же кофе был отменно хорош. Покупать провизию Фёдор Иванович не доверял никому, разве что всякую мелочь. А знакомым повторял со смехом, что первый признак образованности — умение выбрать столовые припасы. Ранним утром в сопровождении ворчащего сонного Стёпки он отправлялся на рынок и долго расхаживал меж рядов. Торговцы начали к нему привыкать. Хотя до сих пор им было в диковинку, что граф Толстой объявляется самолично, с придиркой разглядывает бьющуюся в садках рыбу — и вправду выбирает лучшую. Говорят, не обманешь — не продашь, только с его сиятельством такие номера не проходили. Глаз востёр…
…да и в рыло получить от Фёдора Ивановича — раз плюнуть. Это выяснилось в первый же день: хитрый мясник попытался подсунуть чудному барину кусок поплоше — и тут же рухнул на прилавок с разбитыми зубами. Других желающих отведать здоровенного и тяжёлого, как пушечное ядро, графского кулака что-то не находилось.
Фёдор Иванович поднялся с дивана. Продолжая попивать кофе, он растворил балконную дверь и встал в проёме.
Август тысяча восемьсот шестого года в Петербурге выдался дождливым; серая хмарь висела над городом с той поры, как граф Толстой вернулся в столицу империи, — уже три недели кряду. За окном уныло плескалась побитая дождевой рябью Фонтанка; с воды тянуло сырым сквозняком. На другой стороне реки мокрой бурой громадиной высился Михайловский замок.
Такое соседство ещё лет пять-шесть назад вызывало зависть. Император Павел Петрович спешно сооружал убежище от заговорщиков. Купец Мижуев — хозяин доходного дома, в котором устроился Фёдор Иванович, — получил тогда подряд на строительство замка и заодно отхватил себе кусок земли через реку напротив, поближе к государю.
Цитадель, окружённая рвами, императора не спасла: Павла убили вскоре после новоселья. А новый император, Александр Павлович, избрал себе другую резиденцию. Михайловский замок обезлюдел, но земля у Мижуева осталась. Не пропадать же добру, решил купец — и нанял лучшего российского архитектора Андреяна Захарова. Того самого, который прожектировал застройку всего Васильевского острова и реконструкцию Академий, а нынче перестраивал Адмиралтейство.
Стараниями Захарова на набережной Фонтанки вскоре вырос красавец-дом — с жёлтым фронтоном и портиком о шести белых колоннах, объединившим два верхних этажа. По флангам расположились изящные балконы, с одного из которых выглядывал сейчас Фёдор Толстой, наслаждаясь горячим кофе.
Граф занял апартаменты и наскоро обставил их мебелью. Хозяин только-только начал сдавать жильё постояльцам, однако большинство квартир и комнат попроще уже были разобраны. Слух о появлении Толстого мгновенно разлетелся по округе — через чиновных соседей и господскую челядь, через приходящую прислугу, через рыночных торговцев… С утра до вечера находились любопытные, которые топтались на набережной Фонтанки и караулили появление знаменитости.
Вот и сегодня, несмотря на ранний час и нудную морось, против дома маячили какие-то люди. Заметив графа, они сбились в плотную кучку и стали судачить, кивая и тыкая пальцами в его сторону. Толстой приосанился.
Дождь ему был нипочём. Смешно пугать сыростью того, кто за три года обошёл кругом света, побывал в штормах двух океанов и многих морей, замерзал в Русской Америке и месил грязь на десяти тысячах вёрст российского бездорожья. Петербург обсуждал фантастические подвиги графа в сражениях и на дуэлях, а ведь кровь, обагрявшая его руки, — тоже не водица, что каплет с неба. К тому же Фёдор Иванович Толстой был здоров и молод: ему шёл всего двадцать пятый год.
На балконе доходного дома купца Мижуева, поигрывая опустевшей кофейной чашкой, стоял настоящий богатырь. Причёска его не заботила, и густые чёрные кудри растрепал налетающий ветер. Огромные — в ладонь длиной — бакенбарды топорщились в стороны, придавая владельцу лихой разбойничий вид. Лоб и скулы графа покрывал загар морковного оттенка, обычный для моряков или солдат в дальнем походе, — для всех, кто много времени провёл под открытым небом. Мощные плечи и широкую грудь молодого человека облегал небрежно запахнутый поверх исподнего шёлковый халат. На шее поблёскивали золотые цепи.
Насладившись вниманием публики, коренастый красавец игриво помахал рукой симпатичной девице, оказавшейся на набережной среди промокших зевак, и ушёл с балкона в комнату. Настенные часы показывали почти половину девятого. Какого чёрта?! Стоило затевать сегодняшнюю интригу, если долгожданного гостя до сих пор носит неизвестно где!
Хотя, судя по цоканью копыт и стуку подъехавшего экипажа под окном, — события всё же развивались так, как задумал Толстой. Он довольно ухмыльнулся и хлопнул в ладоши. Будет потеха!
