Так или иначе, но Людовик не смог забыть своего позора и по возвращении во Францию развелся с Алиенорой, хотя и понимал, что это приведет к тяжелым политическим последствиям. Действительно, в результате этого шага обширное герцогство Аквитанское ушло из его рук и досталось его сопернику, английскому королю Генриху II, за которого вскоре и вышла Алиенора. И это стало для Франции самым плачевным результатом Крестового похода. Что же касается Востока, то там европейским красоткам долго порезвиться не удалось. После падения Иерусалима (1187), вновь попавшего в руки мусульман, те из них, кто не погиб во время резни, угодили в гаремы. Характерно, что в следующий, Третий поход милые дамы уже не отправились. Но имидж и линия поведения запомнились и рикошетом отдались на Западе, где юридическое положение женщины сильно изменилось: получив право управлять владениями мужа и принимать ленную присягу, она впервые громко заявила о себе и вышла из векового мрака затворничества.
Крестовые походы в не меньшей мере отразились и на менталитете мужчин, внеся в рыцарскую идею значительные коррективы. Знакомство с Византией и мусульманскими странами впервые открыло рыцарю глаза на необъятный мир, во многом несхожий с тем, в котором он жил. Еще ощутимые следы эстетики античности смешались здесь с роскошью восточной фантазии, с чувственностью и изнеженностью нравов мусульман. Дикой и узкой должна была показаться европейскому феодалу его прежняя уединенная жизнь в замке. Под ярким южным небом, среди сказочной природы, где наряду с опасностью рыцарь находил небывало богатую добычу, вероятно, впервые в жизни в душу его запала страсть к наслаждениям. Но страсть эта тут же натолкнулась на непреодолимое препятствие: запреты католической церкви. Церковь еще задолго до того, как рыцарь познал новый мир, наложила вето на все его– сексуальные инстинкты и чувственные радости, направив дух рыцаря исключительно к Богу и Вере. Произошло столкновение двух этих устремлений, давшее как бы частичный и временный синтез; его подсказал и направил культ Девы Марии, как раз в это время пришедший из Византии. Поклонение Богородице, идеальной женщине, не могло не увлечь рыцаря – в этом западная церковь не ошиблась. И все же это выглядело слишком абстрактно. Идеал небесный требовал подкрепления живым образом, а живой имелся тут же, под боком. Два противоположных стремления, переплетаясь в душе рыцаря и не находя естественного выхода именно в силу своей противоположности, разрешились компромиссом, на первый взгляд совершенно искусственным и нелепым, породив вычурный культ той, которой рыцарь еще так недавно пренебрегал, – культ женщины.
Нельзя не согласиться с исследователями, считающими культ дамы во многом калькой вассальных отношений феодального общества, перенесенной на отношения полов. И здесь немалую роль сыграли средневековые певцы и поэты, прежде всего провансальские трубадуры. Именно они в деталях разработали целую систему нового культа и определили в нем ряд ступеней. На первой из них стоит робкий рыцарь, который не смеет открыться возлюбленной; если, ободренный дамой, он решается на признание, то поднимается ступенью выше и становится «молящим»; как только дама допускает его к «служению», он оказывается «услышанным»; и, наконец, взобравшись на верхнюю ступень, превращается в «вассала». Происходит обряд, повторяющий феодальный оммаж: «вассал» преклоняет колено перед «сеньором», вкладывает свои руки в руки дамы, и та дает ему поцелуй и кольцо, как символ соединения душ. Отныне рыцарь будет носить цвета дамы и символ, какой она ему пожалует. Это может быть пояс, шарф, чулок, перчатка – любой предмет ее туалета. Рыцарь укрепляет дар любви на шлеме, щите или копье, и чем больше рубили этот символ в битве, тем сильнее радовалась дама.
Избалованные дамы не всегда соблюдали границы, иной раз требуя от своих поклонников невозможного. Так, славный рыцарь и поэт Ульрих фон Лихтенштейн на свою беду поклонялся весьма сварливой и несговорчивой даме. Еще в бытность свою пажом он с восторгом пил воду, в которой она мылась, но это рождало лишь ее презрение. Однажды дама заметила, что у рыцаря слишком выдается верхняя губа. Лихтенштейн немедленно урезал губу, чем вызвал отвращение привередницы. Другой раз, узнав, что он поранил палец, дама стала смеяться над незначительностью травмы. Ульрих тут же отрубил палец и презентовал его даме в изящном ларце. Но и этим он не задобрил непреклонную… Миннезингер Тангейзер, увековеченный Вагнером, с горечью иронизирует над женским безрассудством и упрямством: «… красавице я должен принести то саламандру, то Рону течь заставить к Нюрнбергу, а Дунай – чрез Рейн пребросить. Едва скажу я „да“, как „нет“ она мне произносит… Одна надежда все ж осталась у меня: если гора растает словно снег, она ответит на мою любовь; коль принесу из Индии чудесное ей древо, исполнит мне она мое желание… Нужны ей и Святой Грааль, что охраняет Персифаль, и яблоко, Парисом данное Венере… О горе мне, как буду я ей ненавистен, коль не достану вмиг ковчег великий Ноя…»
Подобная придирчивость дамы вызывала порой осуждение современников. В различных трактатах и поэмах об этом говорится с одинаковым неодобрением. Современник Кретьена де Труа, Андрей Капелланус, автор «Искусства куртуазной любви», утверждал, что власть дамы над мужчиной – власть иллюзорная, поскольку властью этой женщину наделил сам мужчина, который и вправе отнять эту власть при злоупотреблении. Другой автор, Жоффруа де Шарни, шамбеллан Карла V, составивший целый трактат о рыцарстве, глубоко возмущен теми формами, в коих проявлялась куртуазная любовь, и напоминает рыцарю, что вместо угождения нелепым прихотям дамы следовало бы больше думать о Боге и церкви. Тезис это, разумеется, подхватила сама церковь, и знаменитый схоласт Жан Жерсон выпустил специальный труд, осуждавший «богопротивное кривлянье».
Однако прекрасных дам все это смутить не могло. Подобно своим поклонникам-рыцарям, организующим ордена, они также стали объединяться. Типичной формой таких объединений явились «суды любви», собиравшиеся в Провансе и Северной Италии между XII и XIV веками. Эти собрания женщин произносили свои решения по всем вопросам, касающимся дел сердечных, и самые могущественные сеньоры подчинялись их вердиктам. Обычно сессии суда тянулись по многу дней и проходили либо публично, либо, если казус выглядел слишком деликатным, при закрытых дверях. Известны некоторые имена дам, председательствовавших в этих трибуналах; в числе их уже знакомая нам Алиенора Аквитанская, Сибилла Анжу, графиня Фландрская, графиня Ди, имевшая прозвище «французской Сафо», Лаура или Лауретта де Сад, увековеченная Петраркой, избравшим ее своею дамой. «Суд любви» пытались устраивать и мужчины, но они оказались менее удачливыми арбитрами по делам сердечным, и затея их бесславно провалилась.
Так что же все-таки представлял из себя этот уникальный «культ дамы»? Была ли это обычная телесная любовь, щедро приправленная поэтическим гарниром, или тонкая духовная игра, не имевшая отношения к плоти, но в чем-то родственная философско-схоластической игре средневековых мыслителей? Этот вопрос издавна занимает специальную литературу, и в былые времена в ней преобладал второй вариант ответа, в настоящее же время явно побеждает первый. Не отрицая его аргументов и доказательств – кто возьмется отрицать, что рыцари мало верили в супружескую любовь, а победа над дамой могла обернуться рогами на лбу незадачливого мужа? – тем не менее выскажемся все же за видимый перевес игрового варианта в жизни той эпохи. Ибо игра свойственна Средневековью по самой его сущности, она обнаруживается во всем: и в отношениях между различными социальными группами, и в религии, и в образе жизни феодала, и в его забавах, и в феодальной войне. Один историк очень остроумно заметил, что в те времена война представлялась чем-то средним между дуэлью и игрой в шахматы. Подобной игрой был и рыцарский кодекс, и рыцарская идея с ее культом дамы, и рыцарский турнир, подробно описанный М. Пастуро, столь тесно связанный и с рыцарским кодексом, и с культом дамы, и с феодальной войной.
