Но когда влажные Нимфы по граду закружатся в пляске,В резвом веселье вдоль улиц несясь хорошо укрепленных,И когда стены со стоном оградою станут купанья:В эту годину толпа несметная бранных народов,Силой прошедши Дуная прекрасно текущего волны,Скифов обширную область и землю мизинцев погубит.В дерзком и диком порыве вступивши в страну пеонийцев,Там же и жизни конец обретет и жестокую гибель [1]
И вот настала весна 376 года.
На границах Римской империи всегда было неспокойно (таково уж извечное свойство почти всех приграничных земель), но к этому времени все без исключения осведомители передавали сведения о том, что происходит нечто сверхъестественное. Со стороны Балкан двигалось колоссальное количество людей. Они явно были согнаны с насиженных мест и пытались теперь спастись бегством. Эта безмерная людская масса сходилась у Дуная, и день ото дня численность ее росла. Происходило знаменитое «переселение народов».
Что же явилось его причиной?
Быть может, некий природный катаклизм, доселе неведомый?
Оказалось, люди!
Имя им было – гунны.
Аммиан Марцеллин оставил нам впечатляющее описание этого загадочного и непостижимого народа.
Он сообщал.
«Племя гуннов, о которых древние писатели осведомлены очень мало, обитает за Меотийским болотом в сторону Ледовитого океана и превосходит своей дикостью всякую меру.
Так как при самом рождении на свет младенца ему глубоко прорезают щеки острым оружием, чтобы тем задержать своевременное появление волос на зарубцевавшихся надрезах, то они доживают до старости без бороды, безобразные, похожие на скопцов. Члены тела у них мускулистые и крепкие, шеи толстые, они имеют чудовищный и страшный вид, так что их можно принять за двуногих зверей или уподобить тем грубо отесанным наподобие человека чурбанам, которые ставятся на краях мостов.
При столь диком безобразии человеческого облика они так закалены, что не нуждаются ни в огне, ни в приспособленной ко вкусу человека пище; они питаются корнями диких трав и полусырым мясом всякого скота, которое они кладут на спины коней под свои бедра и дают ему немного попреть.
Никогда они не укрываются в какие бы то ни было здания; напротив, они избегают их, как гробниц, далеких от обычного окружения людей. У них нельзя встретить даже покрытого камышом шалаша. Они кочуют по горам и лесам, с колыбели приучены переносить холод, голод и жажду. И на чужбине входят они под крышу только в случае крайней необходимости, так как не считают себя в безопасности под ней.
Тело они прикрывают одеждой льняной или сшитой из шкурок лесных мышей. Нет у них разницы между домашним платьем и выходной одеждой; один раз одетая на тело туника грязного цвета снимается или заменяется другой не раньше, чем она расползется в лохмотья от долговременного гниения.
Голову покрывают они кривыми шапками, свои обросшие волосами ноги – козьими шкурами; обувь, которую они не выделывают ни на какой колодке, затрудняет их свободный шаг. Поэтому они не годятся для пешего сражения; зато они словно приросли к своим коням, выносливым, но безобразным на вид, и часто, сидя на них на женский манер, занимаются своими обычными занятиями. День и ночь проводят они на коне, занимаются куплей и продажей, едят и пьют и, склонившись на крутую шею коня, засыпают и спят так крепко, что даже видят сны. Когда приходится им совещаться о серьезных делах, то и совещание они ведут, сидя на конях. Не знают они над собой строгой царской власти, но, довольствуясь случайным предводительством кого-нибудь из своих старейшин, сокрушают все, что попадает на пути.
Иной раз, будучи чем-нибудь обижены, они вступают в битву; в бой они бросаются, построившись клином, и издают при этом грозный завывающий крик. Легкие и подвижные, они вдруг специально рассеиваются и, не выстраиваясь в боевую линию, нападают то там, то здесь, производя страшное убийство. Вследствие их чрезвычайной быстроты никогда не приходилось видеть, чтобы они штурмовали укрепление или грабили вражеский лагерь.
