Что касается дедушки, по его мнению, Чарли Чаплин был единственным оправданием кинематографа. Все остальные в киноиндустрии были дикари, варвары и распутники, полные решимости растлить все и вся, и, следовательно, все они были способны лишь опошлить и изуродовать облик и душу его любимого Голливуда. Он ни за что не позволил бы мне приблизиться даже на пушечный выстрел к киностудии, несмотря на мамины и бабушкины увещевания, что он чересчур нетерпим. Он рассердился даже, когда моя лучшая подруга Мерна Кеннеди решила выступать на сцене. Мы с Мерной встречались в школе танцев. Это была миловидная, рыжеволосая девочка, она хорошо танцевала и ей предложили небольшую роль в водевиле. Это расстроило дедушку, и хотя он оставался любезным с Мерной, но всегда был не в своей тарелке, когда я приглашала ее к нам домой.
Одним из наших соседей и маминых друзей был Чак Рейснер, заместитель директора Чарли Чаплина. Как-то раз Чак позвонил в нашу дверь — дедушки, к счастью, дома не было — и обратился с предложением. «Мы начинаем снимать короткометражный фильм, и он может представлять интерес для тебя, Лиллиан, — сказал он маме. — Это очень интересная история — м-р Чаплин назвал ее „Малыш“ — и для некоторых сцен нам нужны малыши. Если хочешь, я могу дать роль Лиллите. Много не заплатят, и это будет недолго, но зато будет прекрасный опыт для нее».
Мы с мамой загорелись. На следующий день мы появились в студии Чаплина, не забыв «забыть» сообщить об этом дедушке. Чак объяснил, что закон Калифорнии предусматривает два правила относительно съемок детей: я должна всегда иметь взрослого сопровождающего, и мои школьные занятия не должны прерываться; Комитет по вопросам образования должен посылать в студию учителя каждый будний день, пока я буду участвовать в съемках.
Мы договорились, что подпишем контракт, согласно которому в качестве сопровождающего лица будет выступать мама, и вдобавок она будет сама работать в массовке. Чак пошел провожать нас к центральным воротам, но по пути задержался у одной двери. «Раз вы здесь, можете встретиться с м-ром Чаплином, если он не очень занят», — сказал он и постучал в дверь.
Я бросила выразительный взгляд на маму, у которой земля начала уходить из-под ног Мне предстояло встретиться лицом к лицу с Чарли Чаплином, что для двенадцатилетней девочки в 1920 году было равносильно встрече с господом Богом.
— Войдите.
Предложив нам подождать, Чак вошел в комнату. С моей стороны двери я могла видеть Чарли Чаплина — Чарли Чаплина! — сидящего за длинным столом и озабоченно листающего кипу бумаг, пока Чак разговаривал с ним. На нем не было костюма бродяги, как в тот день, когда я удрала от него в ресторане. Я видела нахмуренного человека лет тридцати пяти, чьими фотографии были полны газеты и журналы. Когда Чак кивком головы пригласил нас войти, от волнения у меня подгибались колени.
При всех моих тревогах и сомнениях в себе в свои двенадцать лет я не была совершенным ребенком, я была обучена хорошим манерам, я была приветлива и умела владеть собой при знакомстве с людьми. Тем не менее, когда мы вошли в тот небольшой, опрятный офис, мои ладони стали влажными, и я была уверена, что не смогу вымолвить ни словечка. Я чувствовала себя неуклюжей дурнушкой. За день до этого я стояла перед зеркалом в полный рост в театральной позе, в восторге от своей начавшей развиваться груди. Теперь же, наоборот, я ее стеснялась, и хотя была одета достаточно скромно, предпочла бы, чтобы на мне было пальто, скрывающее грудь полностью.
Великий человек не поспешил вскочить с места с преувеличенной галантностью, но когда нас представили, приподнялся и улыбнулся. В его сине-фиолетовых глазах светилась душевность. У него были маленькие руки и ноги, непропорционально большая голова и гибкое тело, и, как я заметила, слегка выдающиеся вперед зубы. Он был сдержанно изыскан и выглядел импозантно.
«Приятно познакомиться», — сказал он, слегка кивнув маме. Так же сдержан он был и со мной, но взял мою руку и пожал ее. Он заметил, что я слегка отстранилась, и, безошибочно связав это с тем, что мои ладони были постыдно мокрыми, еще шире улыбнулся: «Ты — прелестная девочка, милая». Прежде чем я подала голос, чтобы поблагодарить его, он отпустил мою источающую влагу ладонь и сказал Чаку так, словно меня там не было: «Очень хорошо, что она будет у нас работать. Потрясающие глаза. Она напоминает мне ребенка на картине „Возраст невинности“».
Он приготовился распрощаться с нами, и когда ступил назад к своему креслу, Чак многозначительно подмигнул мне. Я была готова идти, но в этот момент мама начала торопливо говорить: «М-р Чаплин, вы, наверное, не помните, но всего несколько лет назад вы видели Лиллиту. Это было в том ресторане, за углом…»
Он вежливо выслушал ее бессмысленный рассказ. «О, да, я помню, — солгал он, приближаясь к своему креслу, — а теперь, извините, я должен вернуться к своей работе».
По дороге домой я негодовала. Я считала, что мама не должна была вспоминать эту глупую историю, он и так был очень любезен, приняв нас в своем кабинете.
— Это вовсе не было глупо, — кинула она небрежно, — он помнит встречу с тобой. Я могла говорить об этом, как только напомнила ему.
Мама предусмотрительно подписала контракт, прежде чем сообщить об этом дедушке. Как и следовало ожидать, он чуть не подскочил до потолка, а затем нехотя признал, что никак не может помешать; что зло свершилось, и теперь официальный контракт стал моральным обязательством, которое приходится уважать. После нескольких часов тишины, однако, он взвился вновь. «Вы знаете, что я здесь делаю? — обратился он непонятно к кому. — Да я просто распинаюсь перед уличными девками!» И он стукнул по столу так, что из стеклянной вазы выскочили восковые фрукты.
Суета на чаплинской киностудии завораживала меня. Когда происходили съемки, Чаплин требовал абсолютной тишины, хотя это было задолго до звукового кино, когда аппаратура могла уловить нежелательный шум упавшей где-то спички. Но в перерывах между съемками жизнь кипела. Электрики карабкались по лестницам, налаживая освещение; с грохотом трудились плотники; костюмерша вертелась вокруг артистов массовки, каким-то образом занимаясь троими одновременно; актеры вышагивали, репетируя предстоящую сцену.
Тем не менее, когда м-р Чаплин прибывал на съемочную площадку, готовый работать, из всего этого кажущегося хаоса рождался удивительный порядок. Чак Рейснер сообщил мне, что ни одна деталь не ускользнет от взгляда босса, что он законченный перфекционист «Иногда он срывается и использует выражения, которые тебе еще рано слышать, — сказал он, — но если понаблюдать, можно заметить, что разрешают ему подобное те, кто недавно работает с ним. С другими он не позволит себе этого, потому что они профессионалы, которых он уважает и которым доверяет. Они пытаются быть безупречными тоже. Им до него далеко в этом деле, но они стараются, и босс это знает. Покрутись здесь, дорогая. Ты увидишь мастера за работой».
Так я и делала. Чарли Чаплин начинал свою карьеру в кино как наемный артист для киностудий Keystone и Essanay, и, как правило, от него не зависел конечный результат. Когда он сам стал работодателем, он взял реванш. Для каждой картины он был и автором, и звездой, и продюсером, и директором, и главным монтажером, и он настолько углубленно освоил все другие технические и творческие процессы кинопроизводства, что если бы это было в человеческих силах, то делал бы все сам.
