К тому времени его внешность слегка изменилась. Он физически окреп, хотя в лице его можно было по-прежнему заметить выражение некоторой неуверенности (если судить по выпускной фотографии класса, на обороте которой начертано «Тони» — почему-то так звучало уменьшительное от «Конрад»). Возможно, именно желанием обрести уверенность в себе объясняется тот факт, что молодой человек выбрал для обучения университет, расположенный далеко от его родного города, — Фрейбургский.
Городок Фрейбург-Брейсгау расположен на крайнем юго-западе Германии, в земле Баден, на южных склонах Шварцвальда, в большой излучине Рейна, где русло реки поворачивает с запада на север. В 1894 году это был тихий и безмятежный уголок Германии, по духу ближе к Франции, чем к Пруссии, и еще полный ностальгии по четырем столетиям австрийского правления. Здесь была резиденция архиепископа верхнего Рейна, имелся собор изящной архитектуры; покрытые лесом горы в окрестностях придавали дополнительную привлекательность пейзажу.
Оренбургский университет издавна привлекал студентов из северного Рейнланда. Учреждение было безупречно католическим, но атмосфера — более расслабленной; считалось, что семестр во Фрейбурге — это почти каникулы по сравнению с таким же семестром в кёльнской гимназии. Неудивительно, что у Конрада остались об этом периоде времени самые светлые воспоминания.
Там он вступил, как это было принято, в католическую студенческую корпорацию, носившую название «Брисговия». Основное занятие корпорантов заключалось в устройстве пикников и пирушек но воскресеньям. По моде того времени Конрад отрастил маленькие усики. По воспоминаниям его тогдашних компаньонов, у него были деньги на выпивку, но он всегда знал меру (интересно бы знать, что под этим имелось в виду?) и в понедельник ровно к восьми часам уже был на своем месте в аудитории. Такая педантичность отчасти могла раздражать его однокурсников, но в то же время внушала уважение. Аденауэра выбрали кем-то вроде казначея студенческой «черной кассы»; он собирал взносы из тех небольших сумм, которые его однокурсникам присылали родители, и потом выдавал им каждый день на пропитание; таким образом, молодые люди избегали искушения потратить все деньги сразу. Никакие претензии но поводу неправильного расхода средств не принимались; с другой стороны, никто никогда не заподозрил казначея в растрате.
В этот свой первый студенческий семестр Аденауэр впервые нашел себе настоящего друга. Это был отпрыск простой крестьянской семьи из Вестфалии, но имени Раймунд Шлютер. Неразговорчивый, с бледным, болезненным лицом, в больших круглых очках, он представлял собой странную фигуру. Его мать, все братья и сестры умерли от чахотки, остался только отец, который с горя продал хозяйство и переселился в Кёльн. Денег, которые он посылал сыну, едва-едва хватало на жизнь. Вдобавок Раймунд был страшно застенчив. Возможно, как раз все эти качества юноши и привлекли Аденауэра: ведь он и сам не мог позволить себе особой роскоши, а что касается застенчивости, то Конрад, опять-таки по воспоминаниям тех, кто знал его тогда, при любом случае «краснел, как девушка» — особенно когда речь шла о том, чтобы заговорить с особой противоположного пола.
По окончании семестра они вдвоем решили оставить Фрейбург и продолжить обучение в Мюнхене. Такие переходы из одного университета в другой были тогда правилом. Считалось, что это способствует расширению кругозора студентов. Мюнхен, где друзья провели два семестра, дал им множество новых впечатлений: Старая Пинакотека с богатой коллекцией картин, Резиденцтеатр, Государственная онера, где все еще дышало мелодиями Вагнера (композитора уже несколько лет как не было в живых, но мода на него не проходила).
Помимо всего прочего, жизнь там была тогда недорогая: на еду и квартиру уходило примерно тридцать марок из ежемесячной родительской субсидии в девяносто марок, так что хватало не только на театры, но и на путешествия. Друзья объездили всю Баварию, побывали в Швейцарии, Австрии, а летом после окончания семестра отправились в Италию. Они посетили Венецию, Равенну, Ассизи и Флоренцию; ночевали на сеновалах, если удавалось договориться с кем-либо из местных крестьян, а если нет — то просто на лавках в станционных залах ожидания. Несмотря на экономию на гостиницах и транспорте (большую часть пути они проделали пешком), шесть недель в Италии полностью опустошили их карманы.
Возможно, наш герой решился попросить родителей о дополнительном вспомоществовании, а возможно, просто послал им открытку с итальянским штемпелем; и того, и другого было достаточно, чтобы привести отца в ярость: он не для того отказывает себе во всем, чтобы сын развлекался на берегах Адриатики. Строгое послание из Кёльна содержало недвусмысленные требования: представить полный отчет о расходах и немедленно уехать из Мюнхена. Многие студенты получали и получают подобные ультиматумы от разгневанных родителей, но не все беспрекословно их принимают. Конрад даже не пытался перечить; он отчислился из Мюнхенского университета и начал свой четвертый семестр в Бонне. До Кёльна было рукой подать, и родительский контроль над образом жизни «блудного сына» можно было считать восстановленным. Было и другое важное обстоятельство, обусловившее этот новый переезд: чтобы получить право на юридическую практику в Пруссии, надо было окончить прусский университет; Бонн удовлетворял этому условию, Мюнхен и Фрейбург — нет.
Конрад дал отцу торжественное обещание, что завершит свой курс за три оставшихся семестра. Выполнить это обещание было нелегким делом. Развлечения были отодвинуты в сторону. Правда, Аденауэр вновь вступил в католическую студенческую корпорацию (в Бонне она называлась «Арминия»), участвовал во всех ее ритуальных действах: выпускных вечерах после каждого семестра, легких возлияниях в бадгодесбергских пивных, воскресных вылазках на Семигорье. Сохранилась фотография, где он запечатлен в традиционном крестьянском наряде среди участников костюмированного бала. Но все это были редкие отклонения от главного — учебы, или, вернее говоря, зубрежки.
В позднейших воспоминаниях Аденауэр почти с мазохистским увлечением живописал, как он просиживал ночи напролет за рабочим столом, опуская время от времени ноги в таз с ледяной водой, чтобы не заснуть. Результат не вполне соответствовал усилиям: выпускные экзамены он сдал со средним баллом «хорошо», получив диплом, дававший ему право практиковать в прусских судебных учреждениях, но без права на вознаграждение. В двадцать один год Аденауэр после трех лет учебы и но крайней мере полутора лет упорного труда (Фрейбург и Мюнхен в этом смысле можно исключить) вновь оказался на иждивении своих родителей. И все-таки он попал в число двух процентов избранных, которые могли надеяться на успешную карьеру государственного чиновника; правда, перспективы на реализацию открывающихся возможностей были весьма туманными, но остальные 98 процентов его сверстников не имели и этого.
Ни одна современная биография не обходится без того, чтобы не посвятить хотя бы пару абзацев юношеским сексуальным приключениям героя. Увы, в случае с Аденауэром нет возможности написать но этому поводу хотя бы строчку. Современники, когда их спрашивали «про это», не могли скрыть своего удивления: «Что? Это вы про Аденауэра? Шутите?» Сам он от подобных нескромных вопросов отделывался сухим «ничего не могу сказать».
