– Сэм! Вероника! – воскликнула женщина за дальним столиком, продолжая махать нам. «Сэм» – это, по всей видимости, должна была быть Джен. А мне, скорее всего, предназначалось имя «Вероника». – Девочки! Сколько лет, сколько зим! Давайте-ка сюда!
– Сэм! – пискнула я, подыгрывая плану этой женщины. Я подтолкнула Джен, мы обе схватили свои чашки и перебрались за ее столик, где безумец с обручальным кольцом больше не мог вклиниться в наш разговор.
– Отличная идея, – сказала я женщине, когда мы обе уселись.
– И вы ее поняли, – кивнула она в ответ. А потом, словно никто никого не спасал, она и ее спутник занялись прерванным разговором. Мы с Джен продолжили болтать о моем волонтерском годе. Когда с моих губ слетело слово «Гаити», глаза женщины сузились, и она уставилась на меня.
– Ты? – переспросила она – Ты подумываешь о том, чтобы преподавать на Гаити?! – Вся ее повадка изменилась. Взглядом она пронзала меня насквозь.
– Ага! Это десятимесячная программа в Порт-о-Пренсе. Жить и работать с детьми на территории школы…
– О, нет-нет-нет! – перебила она. – Такая красивая девочка, как ты? Тебя похитят, убьют и продадут на черном рынке. Твои родители никогда больше не увидят ни тебя, ни твои органы!
Мужчина напротив нее молча смотрел в свою чашку, вертя ее в руках, а она продолжала рассказывать, что у ее дяди были плантации на Гаити. Она видела там такое, что хуже и представить себе нельзя. Я пыталась защищаться, но она становилась все настойчивее.
– Нет! – снова и снова повторяла она мне. – Стоит тебе сойти с самолета – и больше тебя никогда и никто не увидит.
Несмотря на это дурное предзнаменование, явленное мне посреди «Старбакса», я все же пошла на последнее собеседование, стараясь держать свои почки поближе к себе. Я узнала, что с территории школы выходить запрещено. Физическая активность будет присутствовать в основном в виде рытья ям во дворе или пробежек по периметру территории (коль скоро на то хватит энергии в прошибающий по́том зной). «Топливо» будет поступать в виде углеводов, и в большом количестве. Спагетти на завтрак. Возможно, на обед. И наверняка на ужин. Спагетти там. Спагетти сям. И там и сям спагетти нам… У меня было ощущение, будто кто-то раз за разом бьет меня кулаком в живот, пока я отвечала на вопросы рекрутера, уже зная, что это не мое.
В конце концов я вытащила свое заявление из общей стопки… а всего пару дней спустя смотрела на экране телевизора, как город Порт-о-Пренс опустошает землетрясение. Я никогда не узнаю, был ли то какой-то знак, было ли это подтверждением – более значимым, чем бесконечные спагетти… И я вернулась к поискам места, которое могло бы принять меня после того, как колледж выпихнет меня в мир.
* * *
Через пару дней после Рождества я встретилась с подругой, которая уже наполовину отработала свой волонтерский год в Чикаго, обучая детей обращению с компьютерами. Она никогда прежде не отличалась любовью к информатике, но по тому, как начинали светиться ее глаза, когда она рассказывала об этой работе, я поняла, что она на седьмом небе от счастья. Право, это было заразительно. Я буквально видела, как ее дух воспаряет, когда она говорит.
– Это трудно, – говорила она, гоняя по столу пустую бумажную чашечку из-под кофе и отщипывая кусочки от ее краев. Мы говорили в том самом «Старбаксе», связанном со столькими воспоминаниями. Вокруг сидели фрилансеры, отрывшие себе маленькие территориальные норки в пространствах кофейни, бизнесмены шуршали страницами «Нью-Йорк Таймс», прежде чем отправиться на работу. – Придется многим пожертвовать, а это нелегко. Общество – это тебе не фунт изюму. Но оно того стоит. Я прямо чувствую, как меняюсь.
– И в Бронксе есть отделение этой службы? – спросила я. – В твоей программе, верно?
– Ага, одна моя подруга работает там в детском саду. Еще две были учителями, и есть один знакомый в ООН.
– Ух ты, такое же сокращение, как у Организации Объединенных Наций?
– Это она и есть. У ООН есть маленькая негосударственная организация, и один из участников программы должен быть ее представителем в Нью-Йорке. Мой знакомый – такой представитель. Ходит от их имени на встречи, сидит на презентациях. Проделывает всякие другие крутые штуки, о которых надо писать отчеты в миссию.
Я жила бы в Бронксе, в Нью-Йорке. Я работала бы на Манхэттене как представитель организации по правам человека при Организации Объединенных Наций. Когда я услышала эти три буквы, стоящие бок о бок, – ООН, – возникло ощущение, что весь остальной мир замер.
– То есть… то есть ты имеешь в виду, что я могла бы подать заявление на это место? – спросила я.
– Можно попробовать, – ответила она. – Оно определенно стоит того, чтобы попытаться.
Я хотела заниматься тем, что мне нравилось. Но еще больше меня заботила необходимость устроиться на рабочее место, прочное и основательное. Я мечтала, чтобы на церемонии присуждения наград в колледже перед вручением дипломов люди кивали и говорили: «Ну, она-то точно не пропадет». В те времена это было для меня достаточной причиной, чтобы гнаться за этими тремя буквами – ООН. Я хотела заставить людей мною гордиться. Я не хотела затеряться в толпе.
* * *
Когда пришло электронное письмо с извещением о том, что я принята на должность в ООН, первым делом я сказала об этом Райану.
Короткое сообщение информировало меня, что я должна переехать в нью-йоркский район Бронкс в августе. Неделю перед переездом мне предстоит прожить в Филадельфии, где будет проводиться профориентация. Там я познакомлюсь с двадцатью шестью другими волонтерами. Четверо из них станут моими соседями по квартире. Остальные поедут в Чикаго, Массачусетс, Сан-Диего, Перу и Южную Африку. Миссия у нас будет одна и та же, в каком бы районе мира мы ни оказались: служить людям и учиться любить их сильнее, чем кажется возможным для человека.
Составив в Бронксе общину из пяти человек, мне и моим соседям по квартире предстояло научиться вместе составлять бюджет, вместе столоваться и вместе служить обществу. Каждый из нас должен был получать еженедельную стипендию в 25 долларов, работая на своем месте. Двое из моих соседей собирались преподавать иммигрантам английский как второй язык (ESL). Еще одна девушка отправлялась на работу в приют для матерей-одиночек. Мне единственной предстояло выезжать за пределы Манхэттена по делам в нашей организации при ООН. Это нельзя было назвать типичной нью-йоркской жизнью, но я была готова на что угодно, только бы бросить якорь в этом городе.
Когда я послала Райану SMS с этой новостью, он сразу же приехал и отыскал меня в столовой кампуса. Я до сих пор помню, как он заключил меня в объятия прямо посреди очереди. И помню я это в основном потому, что увидела рядом свою лучшую подругу, когда он прошептал одними губами: «Я так горжусь тобой!» А ведь я ей еще ничего не рассказала… Он был единственным, кому мне пришло в голову сообщить новость. Угрызения совести пронеслись сквозь меня со всей мощью призывного клича, какой издают спортивные команды Алабамского университета.
