После того как нас накормили, а затем провели к квартирмейстеру, где нам выдали итальянскую военную униформу, нам показали наши казармы в Гроталье. Теперь мы были одеты как летчики дуче. Все-таки это было довольно странное чувство — ощутить самого себя в качестве рекрута перед казармой, да еще в незнакомой стране. Внезапно мне на ум пришла мысль: ведь я мог получить такой же опыт в 18-м пехотном полку в Падеборне, не будучи вовлечен в это бедственное положение.
Вскоре мы стали поругивать наше переодевание или маскировку, говорили об этом без обиняков в надежде, что наши итальянские инструкторы немного понимают нас, как мы понимали их команды. После команды «Rompеre le rige» нам нужно было прокричать «Viva il re!», а наши наставники недоумевали, почему они никак не могут заставить нас отказаться от привычки сопровождать это восклицание выражением некоторого пренебрежения и ехидства на лице.
Конечно, мы не собирались этим выражать пренебрежение к Виктору-Эммануилу, с которым у нас не было повода для ссоры, а скорее давали выход своему разочарованию в связи с довольно-таки низким организационным уровнем учений и неудовольствию муштрой и казармой, в чем считали виновными не итальянцев, а Геринга.
Очевидно, что-то шло не так, как нужно. Скорее всего, наши хозяева предполагали, что мы были желторотыми новичками и действовали в соответствии с этим, мы же со своей стороны завершили полный, совсем неплохой подготовительный курс. Нас прежде всего интересовали самые последние модели истребителей, а также огневая подготовка. Что хорошего могли нам дать эти небольшие тренировочные самолеты? Ведь мы стремились летать на самых быстрых истребителях в мире, о которых нам рассказывал Геринг. Я допускаю, что ему следовало обсудить этот вопрос с Бальбо гораздо тщательнее.
Совсем недавно итальянский летчик установил новое мировое достижение в области полетов на самолете кверху брюхом, в любом случае совершенно бессмысленное достижение. На нас, «новичков», это почти совсем не производило впечатления. Когда же пришел мой черед выполнять фигуры высшего пилотажа, то я положил мой самолет «бреда» на спину и пролетел спокойно между Торенто и Гроталье туда и обратно. Итальянцы смотрели на это с неудовольствием, а спустя полчаса стали проявлять признаки беспокойства. Ведь кто-то пренебрежительно отнесся к их мировому рекорду. Через сорок минут мне было жестко приказано приземлиться.
Тем не менее вскоре недопонимание насчет нашего положения рассеялось, и мы перешли к боевой подготовке. В отличие от наших итальянских коллег мы прямо-таки наслаждались стрельбой по мишеням-баллонам, которые держали за веревки итальянские солдаты, сидевшие во время стрельб в траншеях. Мы от нетерпения расстреливали почти все мишени еще до того, как солдаты выпускали их из рук. Когда летали «южные тирольцы», траншейно-огневая подготовка была одной из самых непопулярных служб для аэродромного персонала Гроталье.
Наконец наш тренировочный курс окончился, после чего последовали две недели оплаченного отдыха, во время которого я посетил Рим, Неаполь, Каири и Милан. Однако эти незабываемые впечатления были омрачены случайным инцидентом, обусловленным отвратительным, на наш взгляд, трюком с переодеванием. Это произошло в Риме, когда я осматривал один исторический памятник. Видимо, моя глубокая задумчивость или сосредоточенность каким-то непонятным образом привлекла внимание одного из карабинеров. Он подошел ко мне. По всей вероятности, мой ответ чем-то не понравился ему, ибо он незамедлительно попросил меня предъявить документы. Оказалось, что они еще больше возбудили в нем подозрения, поэтому он предложил мне пройти с ним в их управление. Я возражал, но без толку. Меня заставили прождать около часа, и мне до сих пор не удастся найти этому объяснения.
По возвращении в Брюнсвик после нашей итальянской интермедии осенью 1933 года в воздухе висел один насущный вопрос: хотим ли мы быть в списке действительной службы? Несмотря на все внешние заслуги, я был штатским лицом, хотя при этом и являлся почти абсолютно подготовленным летчиком-истребителем. В германской реторте все закипало медленно. Но уже можно было различить очертания немецких люфтваффе. Старые товарищи и друзья Геринга являлись к нему из разных уголков Германии, чтобы трудиться вместе с ним в качестве секретарей или официальных представителей министерства над созданием новых военно-воздушных сил.
Как только и сдал свой последний экзамен в Брюнсвике, меня сразу зачислили в «Люфтганзу» как летчика-добровольца, и я два раза в неделю летал на «Юнкерсе-G-24» или на так называемом «Рорбах-Роланде» из Штутгарта-Беблингена через Женеву или Марсель в Барселону и обратно.
Я близко познакомился с этим городом, расположенным на берегу Средиземноморья и окруженным бесплодными холмами. Меня приводили в восхищение прекрасные готические соборы и сооружения эпохи Ренессанса. Я даже прокатился на фуникулере над Тибидабо, с которого открывался изумительный вид на город и темно-синее море. Прогуливаясь в тени пальм на Пасео-Колон или сидя за каким-нибудь шатким и липким мраморным столиком снаружи бесчисленных баров, попивая анисовую настойку или пиво, я прямо-таки наслаждался красотой и праздным очарованием испанского образа жизни, который всегда приводил меня в восторг как во время гражданской войны в Испании, так и в Аргентине, трансатлантической дочерней стране материнской Испании.
Вместе с моими товарищами по итальянскому приключению мне было приказано в начале 1934 года снова явиться в Берлин. Там нас было более семидесяти летчиков, причем сорок три человека припарковали свои автомашины перед зданием министерства. Здесь перед нами поставили судьбоносный вопрос: «Хотите ли вы быть в списке офицерского состава действительной службы?». Ведь принять такое решение было совсем нелегко, если учесть, что большинство из нас уже находились на безопасной, хорошо оплачиваемой работе в авиации. Это значило бы резко изменить свое положение и начать все снова — с предварительной военной службы в качестве новобранцев и уж только потом в военной академии. Горькую пилюлю нам подсластили обещанием, что наш летный опыт, возможно, предоставит нам более высокое положение и превосходство в звании. Однако мы все прекрасно понимали что наши шансы в гражданской авиации не шли ни в какое сравнение с шансами бывших на подъеме люфтваффе.
И уже 15 февраля я в числе семидесяти пяти несчастных прошел мимо будки часового в главных воротах гренадерских казарм 10-го пехотного полка в Дрездене. Этот полк взял нас на свое попечение, однако оказанный нам прием никак нельзя было назвать дружелюбным. Наш возраст и положение нисколько не соответствовали статусу призывников или новобранцев. Мы были старше по возрасту, нам было около 22 лет — я был самым юным, причем обращаться с нами следовало с должным уважением. Некоторые к тому же обзавелись заметным брюшком, признаком их социального положения и благосостояния, они даже утверждали, что лишний жирок стоил им немало денег. По пути к казармам сержант произнес с ухмылкой, что он безусловно поможет нам сбросить вес вдвое, причем очень быстро. На плацу нас обучали атаковать бегом.
Вполне понятно, почему в армии к нам питали определенную враждебность. Поскольку нам недолго предстояло гостить у пехоты, многие сержанты испытывали безнадежное честолюбивое желание преподать нам как можно более суровый урок, до того как мы их покинем. В полку из нас было сформировано отдельное специальное подразделение которому дали прозвище «спортивная шайка».
