Мальчик послушно протянул формочку ревущему Дане. А сидящая на подоконнике ресторана девочка наблюдала за детьми, засунув от волнения палец в рот, вытянув вперед шею, и чуть не вывалилась наружу, но вовремя ухватилась ручонками за оконную раму. Роберт, не переставая, делал снимки.
— А почему ты не попросила папу помочь? — спросила Лолиту Лиля. — Он ведь рядом, а тебе пришлось бежать так далеко.
— Папа работает, — уважительно ответила Лолита.
Дети работников искусств с малолетства были приучены не мешать творческому процессу родителей.
— Ну, вступилась бы за Даньку сама, — недовольно произнес Владимир. — Ты ведь его любишь, кажется? Вот и бери пример с Динки, учись драться. В жизни пригодится.
— А зачем? — засмеялась девочка. — У меня есть папа. Он сильный и всех поколотит.
— Ну, папа не всегда будет с тобой, — сказала Лиля.
— Всегда, — уверенно ответила Лолита. — Он меня любит. А я люблю Данечку и женюсь на нем. Динка согласна.
— Ну, если Динка согласна, значит, женишься. Вернее, выйдешь замуж, — засмеялась Лиля.
На берегу Дина, успокаивая ревущего братишку, сооружала куличики из песка. Алик, уперев кулачки в бока, пытался их раздавить, но всякий раз, встречая взгляд Динки и слыша ее протестующий возглас, убирал ногу. Роберт подошел к детям, поправил на девочке трусики и стал беспокойно оглядываться в поисках дочери.
— Беги, невестка! — Владимир подергал Лолиту за смешно торчащий вверх на макушке каштановый хвостик. — Тебя папа потерял.
Они проводили взглядом красный купальник, замелькавший на дорожке сада.
— Папочка, папочка, я нашлась, — звонко кричала Роберту девочка. Он подхватил ее на руки, закружил, потом отнес к помирившимся детям и расположился рядом, взяв книжку и углубившись в чтение.
— Слава Богу, что мы не назвали Динку Травиатой, как предложил мой папа, — усмехнулась Лиля. — А то было бы как в «Даме с камелиями»: Альберт и Травиата. Но те любили друг друга, а эти, видимо, так и будут всю жизнь ссориться из-за Даньки. И чего этот драчун не оставит нашего в покое?
— Кто их знает, — сказал Володя. — Но ты правильно придумала насчет Дианы. Красиво, и к ней подходит. Такая же смелая. Диана-охотница.
— Я назвала ее в честь своей первой роли, — возразила Лиля. — Я ведь играла Диану в «Собаке на сене».
— Да, да, конечно, — согласился муж, задумчиво глядя в окно.
Хотя Лиля, присмотревшись к нему, поняла, что он уже ничего не видит — весь углубился в себя.
— Послушай, Володя, как ты думаешь, кто эта девочка? — спросила она, чтобы отвлечь его, и кивнула в сторону девочки, сидящей на подоконнике ресторана.
— Лиля, я придумал новый роман, — по-прежнему витая где-то далеко, сообщил Владимир.
Он отошел от окна, снял полотенце, бросил его на кресло-качалку, надел сухие плавки и, отобрав у жены свой халат, направился в рабочий кабинет, где на письменном столе стоял компьютер.
— Я буду работать, — сказал он, включая монитор.
— Не сейчас: мы ведь хотели еще искупаться, и скоро придут дети, — возразила Лиля, выдергивая компьютер из сети. — Все равно ты не успеешь даже начать.
— Ну хотя бы послушай, — умоляюще произнес Владимир.
У девочки, что сидела на подоконнике ресторана, тоже было экзотическое имя, но это не было следствием творческой фантазии родителей, а объяснялось эстонским происхождением ее матери — она назвала дочку Властой в честь своей бабушки. Сама мать Власты носила русское имя Ирина и даже русское отчество Ивановна, хотя и была чистокровной эстонкой: бабушка Власты, Власта Эвальдовна, репатриированная, будучи беременной, из Прибалтики в Казахстан в тридцать девятом, постаралась сделать все, чтобы у дочери не было проблем. Ни сама маленькая Власта, ни ее мама никогда не были на исторической родине. Встретив на танцах шофера междугородных грузовых перевозок Сашку Ракитина, балагура и весельчака, Ирина вышла за него замуж и уехала с ним в Россию, поселилась в областном провинциальном городе и родила дочь. Сколько Власта себя помнила — а она была чуть старше детишек, игравших на детском пляже, ей было пять лет, стало быть, помнила она себя не так давно, — она всегда любила мать и ненавидела и боялась отца. С мамой было хорошо. Она обнимала ее, целовала, вкусно кормила и отводила в садик, а потом забирала оттуда и вечером укладывала ее спать и даже иногда рассказывала сказки. Но чаще всего она просто плакала у ее кроватки и, подперев щеку рукой, как обычная русская деревенская баба, говорила: «Бедные мы с тобой, дочка. Сволочи это мужичье. Ничего им, кроме бутылки, не нужно». Власта знала, что она имеет в виду ее отца, и еще знала, что стоит ей только уснуть, как он придет, будет громко шуметь, кричать, сначала целовать ее и называть доченькой, и от него будет противно чем-то пахнуть. А потом он будет бить ее мать, а та начнет голосить и вырываться. Потом он упадет на кровать и захрапит, а мать еще долго будет плакать, а потом уснет тоже. Утром он встанет, охая и хватаясь за голову, скажет ей: «Дочка, у папки головка болит». В такие минуты ей было немного жаль его, но вскоре жалость исчезала и оставалась только ненависть. Потом он уходил на работу, и Власта знала, что работает он на серой машине с черными клеточками, которая называется такси. Потом мама отводила ее в садик, и так было каждый день. Власта не знала, что в жизни бывает по-другому, и такая жизнь казалась ей вполне нормальной и устраивала ее. В садике у нее были хорошие добрые воспитательницы, и она любила их, правда, чуть меньше, чем маму. И чем старше она становилась, тем больше жалела и любила маму и ненавидела отца, и очень боялась, что однажды он побьет ее так же, как бьет мать. Позавчера это произошло. Все было, как обычно. Власта уже спала, и ее разбудил свет в коридоре и громкий крик отца. Пожалуй, он никогда не ругался так громко и так гадко. Все слова, которые он произносил, были Власте давно известны, так же, как известно было и то, что они плохие.
— Опять напился, — проворчала мама. — А ведь вчера обещал, Саша.
— Пошла отсюда, стерва! — Он ударил жену и пошел к дочери.
Власта жутко испугалась. Раньше он бил маму потом, после долгих криков, а сейчас ударил сразу. И он был какой-то особенно злой. Она решила, что сейчас произойдет то, чего она всегда боялась, и, не дожидаясь, пока он подойдет, она вскочила и залезла под кровать. Он пытался извлечь ее оттуда, жутко ругаясь, почти достал, схватив за рубашонку, но тут она укусила его, и он, вскрикнув, выпустил ее рубашку и кулаком ударил в лицо. То, что случилось дальше, Власта не видела — она забилась в дальний угол под кроватью. Истошно кричала мать, стучали в стенку соседи, кто-то звонил в дверь. Потом мать уже не кричала, а только стонала, и по квартире ходили чужие люди. Она продолжала кусаться, когда чьи-то руки все-таки вытащили ее из убежища. Руки принадлежали незнакомому дяде в сером костюме и такой же серой фуражке. Власта знала, что это милиционер. А мама лежала в луже крови, и около нее суетились другие дяди, в белых халатах. Врачи. Они унесли маму на носилках. Дяди в сером увели папу, а Власта переночевала у соседей, которые жили через стенку. Рано утром ее забрала тетя Таня, папина сестра, и повела в садик, но воспитательница, о чем-то пошептавшись с тетей Таней, сказала: «Побудешь несколько дней дома с тетей Таней, а потом придешь к нам опять». Но тетя отвела ее не домой, а долго везла на автобусе, и они вышли там, где дорога закончилась и начинался лес, в котором росли елки, такие, как ставила мама на Новый год. Но на них не было игрушек, и их было очень много. Они спустились к реке, и вместо того чтобы пойти купаться и загорать, как другие, вошли в душный дом.
