Гришка удобнее переложил в руку винтовку:
— Нам с вами делить нечего.
— Ладно, Гриня. Мы пошутили. Оставь винтарь в покое. Поехали, Пашка, а то ныне быстро темь сгущается.
Гришка внимательно следил, как братья отвязывают коней и, взяв под уздцы, ведут вниз к реке. Свернув за густой ельник, они скрылись из виду. Облегченно вздохнув, Гришка развернул сани в сторону находящегося неподалеку тракта.
«Избавимся от оружия и выдадим себя за погорельцев, едущих к родственникам жены — староверам. Авось пронесет».
Он уже хотел вслед за женой сесть в сани, как Татьяна внезапно оттолкнула его в сторону и выстрелила навскидку в сторону густого кустарника. Повинуясь звериному инстинкту самосохранения, Гришка рывком сбросил свое сухощавое тело из саней и, откатившись в сторону, открыл огонь по ели, из-за которой вели за ним охоту братья. В пылу скоротечной перестрелки он успел подумать:
«Почему Татьяна так глупо подставляет себя, продолжая находиться на виду у стрелков в санях? Со страху, что ли, обмерла. Но нет, продолжает, хоть и редко, отвечать на пальбу нападающих».
Заметив едва колыхнувшуюся зеленую ветку, Гришка поймал в прицел краешек меховой ушанки и плавно спустил курок. Тут же услышал злобный мат:
— Теперь, подлюки, не выпущу вас живыми. За Пашку люто отве…
Выстрел Татьяны оборвал злобные угрозы. Гришка не спешил выходить из укрытия: «Вроде бы Татьяна сразила Семена: очень уж натурально крик его оборвался. Ну а ежели притворяется Семка, хочет на фу-фу взять, как только подойду поближе?»
Прошла минута, и Татьяна слабым голосом позвала:
— Гришка, сходи, посмотри. Вроде бы я не промахнулась. Невмоготу мне. Я кровью истекаю. Зацепило меня сразу пулей в ногу. Боли не чувствую, а только двинуть ей нет возможности.
Перебежками Гришка начал заходить сбоку к елке, за которой затаилась опасность. Наконец, заметив овчинные полушубки лежащих навзничь лицом в снег братьев, подбежал к ним и, поспешно отбросив в сторону валенком винтовку, держа наготове охотничий нож, перевернул тела поверженных врагов:
«Все, амба братьям. Одного я уложил, а другого Татьяна навсегда успокоила. Да еще как ловко: прямо в лоб угодила». Он стал с жадностью выгребать из карманов убитых взятые у офицеров трофеи. Его остановил доносившийся от саней наполненный страданием голос Татьяны:
— Да где же ты застрял, Гришка? Перевязать меня надо. Слабею я.
Гришка торопливо закончил обыскивать второй труп и поспешил на помощь жене. Откинув полушубок, ужаснулся:
«Кровищи-то сколько вытекло. Не довезти бабу до врача. Плохо дело».
Быстро сняв с винтовки ремень, туго перетянул Танькину ногу выше разорванного пулей отверстия. Фонтанчик крови, бьющий из раны толчками, слегка притих, словно затаился до поры до времени.
«Это ненадолго. Минут через двадцать все будет кончено. Что я ей скажу?»
Татьяна с бледным лицом уставилась неподвижно в небо. Затем с тоской сказала:
— Не томись, Гришаня. Мне конец. Жаль, и пожить не успели. Так этот бриллиант нам счастья и не принес. От большевиков четыре года убегали да по лесам прятались. Я с самого начала нутром чуяла: не будет нам покоя. Через грех убийства достался нам этот камушек. Когда помру, сними с меня эту тяжелую ношу и избавься от него поскорее. Не то сам в беду попадешь. А сейчас не утешай напрасно. Помолчи, дай помолиться и покаяться».
Некоторое время Татьяна лежала, молча беззвучно шевеля губами. Наконец, открыла глаза и строго спросила:
— Скажи, Гришка, только честно: любил ли ты меня или так, для забавы тешился?
— Если бы не любил, то зачем четыре года вместе мыкались? Зарезал бы тебя во сне и ушел на волю с драгоценным камушком. Чего зря спрашиваешь?
— Ладно, считай, поверила. Мне так легче будет на том свете объяснять, почему на смертоубийство решилась изза друга сердечного.
— Тьфу ты, совсем с ума сошла. Даже перед кончиной о любви думаешь. Лежи и молчи. Тебе сейчас силы беречь надо.
Татьяна обреченно закрыла глаза. Через некоторое время Гришка притронулся к холодной щеке жены. Затем для верности поднес ко рту отнятый у офицера портсигар. Зеркальная гладкая поверхность металлической крышки осталась незамутненной.
«Ну, все, отмучилась. Любила она меня крепко. Ничего не скажешь. И я к ней привык за эти годы. Ни разу не пожалилась на судьбу. И похоронить ведь бабу не смогу: яму в мерзлой земле не вырыть. Зарою просто в сугроб. А по весне зверье растащит ее косточки по чащобе. Но не ночевать же, мне тут».
Злясь на Татьяну, словно она была виновата в том, что приходится оставлять ее тело в заснеженном лесу, Григорий резко рванул кофту и, обнажив грудь, осторожно снял с шеи женщины кожаный мешочек с бриллиантом. Заботливо надел драгоценность на себя. Затем с трудом вытащил начинающее коченеть тело Татьяны из саней и, положив под березу, тщательно закидал снегом и ветками ели. Затем, стараясь не смотреть на возвышающееся под березой последнее Танькино пристанище, стеганул вожжой лошадь. Та с напряжением заставила сани оторвать примерзшие полозья и покорно поплелась между деревьями к виднеющейся внизу у реки тропе. Григорий еще раз беспокойно нащупал на груди под свитером драгоценный кожаный мешочек и подумал:
«А мешочек-то за эти годы начал подгнивать от пота. Надо будет сменить упаковку, а то, не ровен час, рассыплется. Мне только не хватало потерять бриллиант, когда, наконец, он в моём распоряжении. А Таньку все-таки жалко. Безотказная была. Но не повезло: поманил ее дорогой камушек, приблизился вплотную, да утек, как песок между пальцами. Уж я-то постараюсь не дать себя обмануть этому кусочку прозрачного камня».
Лошадь неловко оступилась в рыхлом снегу, и сани резко развернуло в сторону. Виртуозно выругавшись, Гришка потянул за поводья и выровнял сани:
«Доберусь до людей и загоню лошадь с санями. Много за них от подозрительных и зажимистых мужиков не выручишь. Но добраться до железной дороги на полученные деньги можно. Да еще и офицерского барахла хватит до Москвы доехать. К китаезам не пойду. Там мне, русскому мужику, делать нечего».
Окончательно принятое решение его успокоило, и он хлестнул лошадь, торопясь отъехать как можно дальше от небольшого заснеженного сугроба, временно укрывшего от голодного зверья тело несчастной Татьяны.
…Гришка объявился в Москве лишь через полгода. Путь к дому был долог. Поезда ходили нерегулярно. Да и остановка на пару месяцев в уютном доме вдовы в Казани чуть не заставила оставить мысль о Москве. Но душа позвала в дорогу, и ранним утром он вышел на привокзальную площадь. В кармане оставалось немного денег, обручальное кольцо зарезанного в сибирской тайге офицера Дронова, да на груди привычно грел душу бриллиант с причудливым прозвищем «Подмигивающий призрак».
В дом Татьяны он идти не хотел:
«Кто знает, как расценили власти внезапную смерть Вадима и подозрительное исчезновение из города его жены с названым братом».
