— Да-а, — покивал Упырь, — бедняга граф Эдельмут. Однако — ух, горю любопытством! — что было дальше-то?
— Дальше я возвращаюсь в замок. Вот в этот, вот в эту комнату — здесь располагалась опочивальня графини. Представляюсь как виконт Шлавино. Целую ручку графине и дрогнувшим голосом молвлю: так и так, своими собственными глазами видел, как супруг вашего сиятельства, доблестный граф Эдельмут, сгорел в своей походной палатке, подожженной неприятелями. Плач, стоны, горе. Я плачу вместе со всеми. Ты ведь знаешь, я умею плакать: у меня есть для этого особый порошок.
Граф засмеялся.
— А по истечении определенного времени я прошу у ее сиятельства ручки.
— И не побоялись, что откажет? — удивился Упырь.
— Откажет? После того как я подсыпал ей в вино моего «соглашательного порошка»? После него, друг мой, никто не отказывается. И ты бы не отказался съесть самого себя, дай я тебе его попробовать. Хочешь?.. — Граф направился к двери, за которой стояли стеклянный колбы.
— Не-е-ет! — замахал руками Упырь.
— Как знаешь, — шевельнул тот бровями. И снова усевшись на стул, довольно сложил руки на груди. — М-да… не прошло и месяца, как я был уже графом.
— Ишь, небось, ваше сиятельство счастливы были, — замигал Упырь.
— Счастлив? Гм… может быть. Два или три дня. До тех пор, пока не прочел завещания, написанного графом Эдельмутом перед отъездом на войну.
— И что же?
— Что же… — помрачнел Шлавино. — Все свои владения — все до ниточки, до последнего камешка — граф завещал своей дочери, этой мерзкой девчонке Эвелине. Вот что!
Наступила тишина.
— Да-а, дела… — бормотал Упырь.
— Таким образом, я остался с носом. Само собой, я велел похитить девчонку. Само собой, кинуть в реку. Но за «реку» мерзавец слуга запросил с меня тысячу сребренников. Я, конечно, мог бы воспользоваться моим «соглашательным» порошком. Но не было времени его готовить — на следующий день приезжала моя дорогая супруга, гостившая у тетушки. Итак, сто сребренников слуге, чтоб украл, и пятьдесят няньке, чтоб чихнула.
Граф вздохнул.
— До сих пор себя виню. Терзаюсь и извожусь. Оттого, что не догадался после всего угостить слугу чаем с конфетами.
— Не терзайтесь, ваше сиятельство, правильно сделали. Не заслуживал он того.
— Неверно, друг Упырь. Заслуживал. — Граф горько покачал головой. — Ох, как заслуживал… Ты же знаешь, я все время вожу с собой коробку волшебных конфет. Они разного цвета: съешь одну — превратишься в таракана, съешь другую… — Внезапно замолчав, граф посерел лицом. — Мерзавец. Перед смертью он все рассказал. И про злодея в маске… — Приложив к глазам маску, граф полюбовался на себя в зеркало. — И про сиротский приют…
Граф скривился:
— Теперь девчонка снова тут — наследница всего! А я… Остался тем же проходимцем, что и был.
Снова потянулось молчание.
— А как же порошок? — вспомнил Упырь. — Тот, что ваше сиятельство приготовили сегодня утром? Зеленый?
— Что — порошок, — отмахнулся граф. — Я подсыпал его девчонке в еду. И внимательно следил за ней весь ужин. Но она не съела ни одного — ни единого! — кусочка. Уж эти мне сиротки — худые и голодные. Если б съела хоть кусочек, уже бы давно превратилась в лягушку.
— Да-а, хлопоты… — невесело вздохнул Упырь.
— И слава дьяволу, что не превратилась. — Граф встал, глаза его горели. — И слава дьяволу! Ибо ты ведь знаешь, какие слухи ходят обо мне в народе: что будто я колдун, что упражняюсь не только на кошках… Сам понимаешь: если девчонка исчезнет просто так, потянутся новые слухи. Потому самым правильным будет то, что сделаешь ты сегодня ночью.
Стремительно пройдя к окну, граф вонзил глаза в красную звездочку. Испуганно мигнув, звездочка потухла.
— Похороны будут пышные. Да, очень пышные. Пусть каждый, вплоть до последнего нищего, увидит наследницу графства в гробу: мертвое лицо — в белом атласе и окруженное венками из ярких цветов… Иди, надеюсь на тебя. Помни про соглашательный порошок и не забудь про «сердечный удар». Убери ее с моей дороги! — прохрипел он вдруг, сжав кулаки. — Это ошибка, что она существует!
Подскочив в кресле, Упырь поспешно встал. И бормоча «сердечный удар — так сердечный удар… как вашему сиятельству будет угодно…», выполз из кабинета.
Граф вышел следом.
Звуки удаляющихся шагов… Потом все стихло. Они ушли.
* * *
— Они ушли! — вскочила Эвелина. И тут же упала на стул, дрожа всем телом.
Нет, бежать она не могла. Ей хотелось лечь и заплакать. Больше всего ее огорчило, что отец… не только не оказался сказочным героем — он вообще не оказался отцом!
Было горько, грустно и не хотелось жить в этом мире — таком жестоком, таком несправедливом…
— Я хочу умереть, — сообщила она Марион. И всхлипнула.
— Ваше сиятельство хочет умереть? — ужаснулась Марион. — Ваше сиятельство хочет попасть в руки упыря?!
Это вернуло Эвелину к действительности.
— А-а… что же мне еще остается? — неуверенно пожала она плечами. Подошла к окну, поднялась на цыпочки, выглянула в ночь. Земли не было видно, только зубцы крепостной стеньг.
— О, ваше сиятельство, надо бежать! Бежим из замка, пока вас не хватились! И… и знайте, ваше сиятельство: я буду вам служить до последней капли крови!
При слове «крови» у Марион поплыло перед глазами — она пошатнулась и упала в кресло.
Но ненадолго. Уже скоро девочки пробирались по темному коридору, а затем по лестнице — вниз, вниз, вниз…
«По темному» — не совсем верно, потому что, вспомнив ночную неразбериху графского дома, прихватили по свече. И теперь направлялись в комнату Марион. Чтобы прихватить Фауля. Фауль ведь не виноват, что…
Тут Марион остановилась как вкопанная.
— Фауль! — вскрикнула она в отчаянии. — Он остался в опочивальне! Когда мы вместе приходили представляться вашему сиятельству… Он так и заснул на кровати… в кружевах и с балдахином!
Скорее, скорее — повернули девочки обратно — нужно спасти Фауля, пока не пришел Упырь!
* * *
Никогда, никогда еще в своей кошачьей жизни Фауль не спал так замечательно. Посудите сами: вы лежите на широкой-преширокой пуховой подстилке, ваши лапки сжимают мягкий розовый шелк, а ваш хвостик покоится на белой кружевной подушечке. Признайтесь честно: спали вы так хоть раз?
То-то. А вот Фауль сподобился.
Сны на таком сладком месте снились соответствующие. Толстая мышь была такой жирной, что идти не могла, и Фауль ловил ее, лежа на боку: тяп-ляп… ляп-тяп… Потом появился пруд: водичка чистая, прозрачная, а в ней рыбки… стаи золотых рыбок; махнешь лапой — и нацепляешь на каждый коготок по одной, махнешь лапой… Вдруг вода замутилась, и появилась огромная рука — р-раз! — заграбастала Фауля поперек живота… Прощайте, рыбки, прощай, пруд…
