— Вспомни, Этьен, — остановила его Женевьева, — что он не знает, куда мы поехали. И даже если ему сказал кто-нибудь из наших, что ты у нас, то ему все равно невозможно было разыскать тебя.
— Если он и приезжал во Францию, — пояснил патер Лорен, — то не иначе как под чужим именем. Наполеон хорош только с теми аристократами, которые не стоят на стороне королевской партии. Между тем отец твой, находясь в России, всегда держался стороны принцев и готовился помогать Людовику занять французский престол, на который тот имеет права по наследству своего брата Людовика XVI и его малолетнего сына. Ты поймешь, мой юный друг, как опасно при подобных обстоятельствах приезжать во Францию, где малейшая неосторожность может грозить твоему отцу смертным приговором. Если он знает, что ты жив, то обязан беречь свою жизнь ради тебя; если же он думает, что ты убит, то тем более не станет разыскивать погибшего…
— Это верно! — согласился задумчиво молодой человек.
— Дай тебя благословить на дорогу! — продолжал патер Лорен. — И запомни слова своего старого воспитателя. Ты принадлежишь к обоим сословиям и не должен никогда забывать этого. Сословная вражда не должна существовать для тебя. Помни еще, что как есть худые и хорошие люди в разных сословиях нашего народа, так точно они есть и в каждом народе, а потому ты должен считать всех людей нашими близкими, как указал нам Спаситель, и щадить тех, с которыми нам приходится вести войну. Ты умен, образован и не трус; весьма вероятно, что счастье тебе улыбнется, и тебя сделают офицером. Тогда ты обязан будешь не дозволять своим подчиненным ни грабежа, ни насилия, никаких безобразий: Каждый обязан помнить, что он не только солдат, но и человек. Только при таких условиях я и могу благословить тебя на борьбу с неприятелем, который, может быть, как и мы с тобой, любит мирную жизнь, но вынужден защищать свое отечество и проливать кровь наших братьев — французов.
По уходе патера Лорена Этьен долго еще расспрашивал Франсуа и Женевьеву о своих: об отце, деде, матери. Женевьева так живо описала наружность их, привычки, образ жизни, что юноше казалось, будто он увидел их. Его интересовали малейшие подробности, и вся ночь прошла в рассказах о замке и его обитателях.
— Однако пора тебе отдохнуть! — сказал Франсуа, вставая из-за стола. — С рассветом вы выступаете в поход. Тебе необходимо быть бодрым.
— Я не засну, — сказал тихо Этьен.
— Если не заснешь, то полежишь спокойно, приведешь в порядок свои мысли.
Но далеко не спокойно провел Этьен оставшиеся часы последней ночи под мирным кровом людей, столь долго заменявших ему родителей. Все кругом спало. Свет луны проник в его маленькую комнату, и Этьену казалось, что он видит то бледное лицо своей матери, то энергичное лицо деда, то умное, ласковое лицо отца. Все они манили его куда-то, в неведомую ему сферу в сферу людей, которых он когда-то так не любил, к которым относился всегда с пренебрежением. И об этих-то людях он узнал столько хорошего: в них было так много правдивости, любви к своему отечеству, ума, благородства, такое серьезное знание всех наук, о каких он получил только маленькое понятие в мирных беседах с патером Лореном.
Глава IV
аснул Этьен только перед самым рассветом. Вскоре его разбудил оглушительный барабанный бой. Франсуа и Женевьева были уже на ногах. По улицам двигались рекруты. В соседнем доме в растворенное окно высунулся капитан Дюшо, отдавая разные мелкие приказания.
Молодой человек не скоро очнулся: все, происходившее вокруг него, представлялось ему продолжением горячечного бреда, начавшегося тем, что ему сообщили о его знатном происхождении. Но через минуту он был уже на ногах и в лихорадочном волнении выскочил на улицу. На крыльце соседнего дома стоял капитан; серый плащ его, свернутый в трубку, был перекинут через плечо.
— Остается четверть часа до выступления! — говорил капитан своим подчиненным. — Смотрите, чтобы рекруты не опоздали.
Не успел Этьен выпить теплого молока, вскипяченного Женевьевой, и закусить вчерашним бараньим жарким, как послышался непрерывный барабанный бой: барабанщики всех частей, собравшись на площади перед ратушей, производили неистовую трескотню.
Пора в путь! — сказал Этьен, обнимая Франсуа и Женевьеву. — Спасибо вам за все. Буду счастлив, если судьба дозволит мне хоть чем-нибудь отблагодарить вас за ваше попечение о моем детстве, за чисто родительские ласку и любовь.
— Не забывай нас! — сказала Женевьева, порывисто обняв его.
— Пиши нам через патера Лорена, — добавил Франсуа.
Через несколько минут Этьен был уже на площади. Родные и знакомые новобранцев окружали их плотной толпой. Тут собралась вся семья Арман, провожавшая Ксавье. Глаза Розы были сильно заплаканы; даже хорошенькие ее бровки едва выделялись над покрасневшими распухшими веками.
Капитан Дюшо едва сдерживал своего рыжего жеребца, так и танцевавшего под ним. Офицеры окружали его. Сержанты делали перекличку.
Вот раздалась громкая команда Дюшо:
— По местам! Марш!
Новобранцы потянулись длинной вереницей к городским воротам. Мальчишки побежали за ними, крича: наши уходят! глядите-ка, глядите, как они маршируют! словно настоящие солдаты!..
Не прошло и получаса, как все скрылось из виду выступавших: огороды, дома, казармы, пороховые заводы… исчезли скоро и крыша ратуши, и высокая церковная колокольня… все точно потонуло в мглистом тумане.
Прошли новобранцы много селений. Перед каждым из них барабанщики поднимали неистовый барабанный бой. Новобранцы приосанивались и, с бодрым видом людей бывалых в походах, проходили молодцевато мимо женщин; а те, глядя на них, говорили грустно: «Это новички». Причем многие из них вздыхали о ком-нибудь из своих близких, где-нибудь тоже марширующих под треск барабанов. Особенно молодцевато выпрямлялся всегда Ксавье Арман, стремившийся во что бы то ни стало прослыть лихим солдатом в глазах начальников и новых своих товарищей.
На остановках новобранцев принимали большей частью радушно. Жители обязаны были давать им только ночлег, но они зачастую кормили их даром: то появится перед рекрутами молоко с ломтями домашнего хлеба, то картофель, иной раз даже и лакомое кушанье — капуста с салом.
Этьен едва доплелся до первого привала: такую несносную боль чувствовал он в ногах от непривычки к продолжительным переходам. Вероятно, и Ксавье Арману было подчас тоже невыносимо; он менялся в лице, спотыкался, но продолжал шутить и напевать, тогда как Этьен молча шел мерным шагом.
Нужда приучит ко всему! Селение за селением, город за городом — новобранцы так добрались до Франкфурта-на-Майне. Этот старинный немецкий город наполнен евреями. Улицы в нем так узки, что едва можно разглядеть неба между дымовыми трубами.
