После любви мы узрели Крылья темные в небе. «Канюки», — услыхал я твой голос.
Брэдшоу поднял руки со стола, взглянул на потолок и расхохотался.
— Но так НЕЛЬЗЯ, Саймон, — голосом самого Саймона сказал он. — Я этого просто не вижу! Вот они в долине, вдвоем, лежат в траве, а потом один из них смотрит на небо и говорит: «Канюки». «Что ты сказал?» — спрашивает второй. «КАНЮКИ!» «За кого же эти чертовы канюки НАС принимают?»
Саймон рассмеялся — слегка смущенно, подумал Пол.
— Значит, это не пойдет, — сказал он, взяв карандаш и зачеркнув три строчки.
— Может, на этом закончим, Саймон? — сказал Уильям Брэдшоу, взглянув на стоявшего в противоположном конце комнаты Пола. — Не знаю, успел ли ты заметить, Саймон, но, похоже, у тебя гость. Быть может, ты будешь столь любезен, что познакомишь нас.
— Мистер Скоунер — мистер Брэдшоу, — мрачно вымолвил Уилмот.
Уилмот вышел из комнаты. Посмотрев на Пола, Брэдшоу сказал:
— Очень рад познакомиться. Я просил Саймона устроить нам встречу. Он показывал мне кое-что из ваших трудов. Должен сказать, мне редко попадались столь интересные произведения молодых авторов. — Он говорил так, точно сам был бесконечно старым и мудрым. — Рассказ, который вы написали о своем друге Марстоне, просто незабываем. Такой грустный и одновременно безумно смешной, особенно эпизод с собакой.
Несколько дней спустя, перед самым завтраком, Пол стоял в домике привратника Юниверсити-Колледжа и думал о том, не пройдет ли там по дороге в столовую Марстон. Пол просто любил ежедневно смотреть на него, как любил ежедневно смотреть на один рисунок Леонардо в музее Ашмола. Пока Пол бездельничал там, делая вид, что читает университетские объявления, со двора вошел ректор Клоус, который, остановившись, сказал:
— Пол Скоунер! Вас-то, паренек, мне и надо! Мне просто повезло, что я на вас натолкнулся! Хочу познакомить вас с моим молодым немецким другом, доктором Эрнстом Штокманом. Разрешите представить! Пол — Эрнст, Эрнст — Пол!
На докторе Штокмане, который выглядел немного старше большинства студентов последнего курса и немного моложе ректора Клоуса, был блейзер Кембриджского Даунинг-Колледжа.
Ректор Клоус исчез, оставив Пола наедине с доктором Штокманом, который принялся тихим, но внятным голосом рассуждать о церкви колледжа, видневшейся на другой стороне четырехугольного двора. Доктор Штокман сказал, что ее архитектурный стиль напоминает ему религиозные сонеты Джона Донна, а также некоторых немецких поэтов-мистиков, чьи стихи близки по духу произведениям Донна. Он сказал Полу, что учился в Кембридже, но с куда большей охотой поступил бы в Оксфорд, точнее в Юниверсити-Колледж, дабы получить возможность любоваться его архитектурным стилем, который, хотя и не будучи необычным, отличается спокойной уверенностью — некоей передаваемой из поколения в поколение невинностью, — кажущейся ему явлением чисто английским. Произнеся слово «английским», он многозначительно улыбнулся и добавил:
— Он напоминает мне ваше стихотворение об одном из ваших друзей — о Марстоне. Надеюсь, вы не в обиде за то, что мой друг Хью Клоус мне его показал.
Пол был польщен. Он и не предполагал, что ректор Клоус покажет его стихотворение незнакомому человеку. Он принялся с жаром доказывать, что тоже хотел бы, чтобы доктор Штокман учился в Юниверсити, ибо тогда у него появился бы друг, с коим можно поговорить о поэзии.
— Которую мои однокашники в этом колледже — университетские спортсмены — ни в грош не ставят.
Доктор Штокман сдержанно улыбнулся и пригласил Пола позавтракать с ним и несколькими его друзьями в гостинице «Митра», на другой стороне Хай-стрит.
— Думаю, вы найдете там, скажем, одного-двоих близких вам по духу.
За столом сидели несколько ухоженных, элегантно одетых молодых людей из тех, которых, как уверял себя Пол, он терпеть не мог, но которыми втайне восторгался. Он чувствовал, что не способен принимать участие в их разговоре. Его доход в Оксфорде составлял всего лишь триста пятьдесят фунтов год, в то время как доходы его соседей по столу колебались между пятьюстами и несколькими тысячами фунтов. Ныне же он вел себя еще более бестактно, чем обычно. Он рассказал историю, сути которой никто не смог уловить, и привел какую-то французскую цитату, осознав при этом, что одни слова позабыл, а другие не в силах произнести. Молодые люди, коих Пол никогда раньше не видел, погрузились в презрительное молчание, вернее сказать, в несколько презрительных молчаний. Однако от позора Пола спас Эрнст Штокман, который, хотя и будучи немцем, подхватил Полову топорную английскую фразу и обработал ее так, что та без единой зазубринки по краям точнехонько вписалась в общий разговор. Доктор Штокман сидел за столом рядом с Полом. Ближе к концу завтрака, когда все уже были навеселе, он повернулся к Полу и сказал, что ректор Клоус предрекает ему блестящее будущее, хотя, быть может, и не вполне соответствующее строгим университетским критериям.
Пол сказал ему, что на большие каникулы намеревается поехать в Германию, поскольку для письменной работы по философии на выпускных экзаменах необходимо знание немецкого. Явно не придав значения ни одному неуместному замечанию Пола — более того, похоже, сочтя Пола восхитительно простодушным, — Штокман в ответ пригласил его погостить у него и его родителей в их гамбургском доме. Пол тотчас же согласился, испытав чувство благодарности не столько за приглашение, сколько за несомненную веру Штокмана в его талант.
До конца каникул оставалось еще несколько недель. За это время Пол успел поразмыслить о том, что в предложении, сделанном доктором Штокманом за завтраком, всего через час после того, как они познакомились, и подтвержденном им несколько дней спустя в весьма дружеском письме из Гамбурга, было нечто странное. Полу стало интересно, что рассказал о нем доктору Штокману ректор Клоус.
