Ирландцы построили канал, и именно они установили здесь тот образ жизни, который стал общей нормой. Жизнь вдоль этой водной дороги была непрерывной и жестокой дракой. Люди дрались за выпивку, за женщин, за место в доках, за лошадей, за все, о чем только подумать можно… а очень часто они дрались просто ради удовольствия.
Кое-кто из этих ирландцев остался на канале, другие двинулись на запад строить железную дорогу или вступили в армию, воюющую против индейцев. Зачастую реестры личного состава армейских подразделений тех времен напоминали списки избирателей Белфаста или Дублина[10]. Однако пришло время, когда их сыновья и внуки перестали быть презренными «ирландскими голодранцами», когда они становились политическими, общественными и промышленными лидерами в пятидесяти городах — почтенными, уважаемыми и богатыми людьми.
Баржи, ходящие по каналу, имели экипаж в три-четыре человека. Мальчик или взрослый мужчина, управляющий лошадиной упряжкой, которая двигалась по специальной дорожке на берегу, — бечевнику, — и тащила баржу на бечеве, получал от семи до десяти долларов в месяц. Рулевому порой платили целых тридцать долларов в месяц — по тем временам это был приличный заработок. Капитан часто сам работал за рулевого; в противном случае он сидел на палубе, покуривая трубку, и выкрикивал оскорбления людям на других баржах. Иногда обязанности кока исполняла жена капитана, но чаще это была одна из тысяч женщин, которые пробирались вдоль канала, связываясь то с одним речником, то с другим, женщин, столь же ревниво отстаивающих свою независимость, как и любой мужчина на канале.
Баржи всех форм и размеров, выкрашенные в самые разные цвета, двигались по каналу вверх и вниз, наперегонки мчались за грузом — а порой их экипажи дрались за груз, и все действия этих людей сопровождались криками и протяжными гудками — по всему Эри-каналу звучали судовые рожки.
Продвижение на запад, участниками которого они стали теперь, началось уже больше сотни лет назад, но лишь сейчас оно набрало такой размах, какого не помнит мировая история.
Всегда были люди, которые уходили на запад, чтобы поглядеть и пощупать нетронутый дикий мир; кто были трапперы — охотники на пушного зверя — и торговцы с индейцами, которые каждый сезон продвигались чуть дальше в дикие места. Так же как и разведчики гор, проникшие до крайнего Запада, это были люди, не боящиеся приключений, это были охотники, это были одинокие мужчины. Они просачивались через горы, спускались по реке Огайо и наконец добирались до Миссисипи. Таким человеком был, к примеру, Дэниел Бун[11].
А потом в 1803 году Джефферсон купил Луизиану[12], и за одну ночь границы молодой нации продвинулись далеко на запад. И это вызвало перемену в национальной психологии.
На запад отправилась экспедиция Льюиса и Кларка[13], чтобы исследовать пути через отдаленные горы к Тихому океану; а некоторые, вроде Джона Коултера, предпочли остаться на Западе. За ними последовали Кит Карсон, Джим Бриджер, Билл Уильямс, Джо Уокер… и Лайнус Ролингз.
Парни с ферм бросали свои плуги и отправлялись на запад. Путешествие начиналось из Сент-Луиса или Индепенденса. Блуждая по улицам этих городов, деревенские парни видели на реке Миссури кильботы и каноэ, приплывшие с ее дальних притоков — рек Платт и Йеллоустон, они видели, как сходят на берег люди с холодными глазами, одетые в куртки из оленьей кожи; их легины[14] и набедренные повязки оставляли открытыми ягодицы, от загара бурые, как их одежды из оленьей кожи. В тавернах, разбросанных вдоль берега реки, они проводили время с портовыми женщинами, пили, орали и рассказывали потрясающие истории о далеких горах, о несущихся с них потоках белопенной воды и о прекрасных индейских девах. Парни с ферм слушали и завидовали.
Одни говорили, что идут на запад за мехами, другие — за золотом, третьи — за землей; но, если разобраться толком, то выходило, что и первых, и вторых, и третьих на запад манит сам Запад. А все остальное -это были лишь отговорки, загодя припасенные простые ответы на простые вопросы. Они шли на запад ради дикой вольной жизни, ради отчаянных приключений в пустынных горах, шли на зов открытых прерий, где буйные ветры веют над тысячемильными просторами покрытой травой земли.
Они плыли по Эри-каналу, шли по Дороге-в-Дикий-Край, по Тропе Натчезов[15], и эти диковинные имена возвращались обратно, звучали в ушах слушателей — и пробуждали в людях странные желания… эти имена будили в них беспокойство, и в глазах появлялась какая-то жажда.
Люди шли на запад по Сухопутному Тракту, по Тракту Санта-Фе, Орегонскому Тракту, через Переход Гастингса, по Аплгейтской Дороге. Многие из них проливали свою кровь на этой земле, но там, где они умирали, проходили другие, живые…
На равнинах им встречались индейцы — лучшие в мире конные воины всех времен, которые жили ради войны и битвы. Они громили лагеря белых людей, и там, где им удавалось победить, они грабили, жгли и пытали, а потом возвращались в свои селения, нагруженные добычей. Но белые люди продолжали приходить.
Однако теперь появилось отличие — они везли с собой своих женщин. Они шли, чтобы остаться здесь навсегда.
Молодые, старики, зрелые люди — никто не мог устоять перед мечтой, зовущей людей на Запад. Слабые падали в пути или сдавались и возвращались обратно в свои деревни, и сидели там, скорчившись от страха, вместе с другими такими же… но сильные выживали или погибали, сражаясь, а те, кто выжил, становились еще сильнее.
Это была пора исследований, борьбы, время титанов, идущих по титанической земле. Это были времена сродни гомеровским и елизаветинским[16], и люди, взращенные в те эпохи, были бы как дома на Западе, и говорили бы на одном языке с окружающими.
Ахиллес и Джим Боуи[17] имели между собой много общего; сэр Фрэнсис Дрейк[18] и Джон Коултер или Кит Карсон отлично поняли бы друг друга.
