Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он бежал из Англии, имея при себе лишь меч и доспехи. Он встал в ряды крестоносцев в Уормсе и прошел вместе с ними через великие города, такие, как Салоники, Константинополь и Эфес. И вот наконец он в Утремере, на Святой земле. Джон поднялся на ноги и сделал глубокий вдох: обычные запахи порта – свежепойманной рыбы и соленого морского воздуха – мешались с пряными ароматами расположенного неподалеку рынка – женских духов, жарящегося мяса, дрожжевого хлеба и благовоний.
Последовав примеру своих товарищей, Джон достал шлем и надел его на голову. Время близилось к полудню, солнце палило нещадно, и Джон то и дело вытирал пот со лба, разглядывая диковинный рынок. Всего в нескольких футах от него два сарацина с оливковой кожей и в белых бурнусах – свободных плащах с широкими рукавами – продавали мечи и ножи. Джону еще не доводилось видеть такое оружие, гладко отполированную поверхность которого украшал темно-серый переплетающийся орнамент.
– Что они здесь делают? – спросил один из рыцарей, показывая на сарацинов. Его звали Аалот, но все называли Одноглазый. Он отличался болтливостью и утверждал, что потерял глаз, сражаясь с англичанами в Нормандии, однако Джон слышал, что это дело рук обиженной проститутки. – Я думал, мы приплыли сюда, чтобы хорошенько отделать песчаных демонов, а они спокойненько себе торгуют в нашем христианском городе.
– Успокойся, Одноглазый, – приказал ему Эрнаут. – Мы будем вести себя тихо, никаких безобразий.
Одноглазый протестующе развел руки в стороны:
– А я и так себя тихо веду.
Он повернулся к Кролику, самому молодому в отряде рыцарю, которому едва исполнилось тринадцать. На самом деле его звали Уден, но ему дали прозвище Кролик в основном потому, что у него начинал смешно подергиваться нос, когда он нервничал, а еще из-за больших ушей, особенно выделявшихся на фоне худого веснушчатого лица.
– Я слышал, что сарацины пожирают своих пленников, – заявил Одноглазый. – Вырезают прямо у живых сердца и съедают сырыми.
– После того, как хорошенько отымеют, – добавил другой рыцарь.
– Это все сказки, – возразил Кролик, глядя на них широко раскрытыми глазами.
– Я бы на твоем месте не был так уверен, – продолжал Одноглазый. – Слушай, Тибо, ты участвовал в Первом крестовом походе, расскажи ему.
Тибо, крупный седовласый мужчина, точил свой меч медленными, уверенными движениями, наполняя воздух пронзительным свистом. Не поднимая головы, он проговорил низким сиплым голосом:
– Ты еще совсем молодой, Кролик, так что они сделают тебя рабом. И только потом отымеют.
Все остальные громко расхохотались, а у Кролика начал подергиваться нос.
– Проклятье, как же жарко, – проворчал Эрнаут, прерывая веселье. – Эй, сакс, сходи-ка, принеси мне воды. – И он швырнул Джону пустой мех.
– Чтоб тебя! – тихонько выругался Джон, поднимаясь. – Слушаюсь, сэр, – добавил он уже громче.
– И мне, сакс. – Одноглазый бросил Джону свой мех, за которым тут же последовали остальные.
– Будь я проклят! – снова выругался Джон.
Поскольку он был вторым от конца по возрасту, да к тому же англичанином, на его долю постоянно выпадали тычки и затрещины и доставались самые отвратительные задания. Он начал собирать мехи, размышляя о том, как понесет их назад – если ему удастся найти колодец.
– Я помогу. – Кролик взял восемь мехов.
– И запомни, сакс, ты должен только наполнить мехи водой! – Одноглазый сделал непристойный жест руками, и вся компания громко рассмеялась.
– Он о чем? – спросил Кролик.
– Не волнуйся, – сказал ему Джон, проталкиваясь сквозь разношерстную толпу, заполнившую рынок: там были светлокожие франки, бородатые евреи, местные христиане, сарацины и темнокожие африканцы, все в одинаковых тюрбанах и свободных бурнусах. Время от времени им навстречу попадались женщины в чадрах, перед которыми мужчины вежливо расступались. Джон прошел мимо прилавка, где черноволосый итальянец показывал полоски кожи двум гладко выбритым тамплиерам в туниках, указывавших на их принадлежность к ордену: черно-белых с красным крестом.
Рядом с прилавком монах в черной сутане смотрел в сторону моря и жевал какое-то непонятное мясо, насаженное на палочку. Джон остановился около него.
– Прошу прощения, я ищу колодец.
Монах непонимающе посмотрел на него, развел руки в стороны и сказал что-то по-гречески. Тогда Джон направился к женщине в золотистой тунике и чадре, которая разглядывала стеклянные кубки в лавке толстого бородатого еврея в ермолке.
– Извините, леди.
Она повернулась и посмотрела на него широко раскрытыми глазами, а в следующее мгновение кто-то схватил Джона сзади и грубо оттолкнул в сторону. Он оглянулся и увидел высокого мускулистого франка в кольчуге.
– Ты не должен разговаривать с леди, – пророкотал франк, и юноши быстро скрылись в толпе.
Тогда Джон обратился к купцу-еврею.
– Прошу меня простить, сэр, – начал он на франкийском, но тот покачал головой и ответил на языке, которого Джон не знал.
– Вы говорите по-английски? – предпринял новую попытку Джон. Еврей снова отрицательно покачал головой и что-то сказал еще на каком-то языке, которого Джон тоже не понял, потом еще. – Латынь? – наконец спросил Джон.
Глаза еврея радостно загорелись.
– Разумеется.
– Я ищу колодец.
– В городе нет колодцев.
– Ни одного? – изумленно переспросил Джон.
– Вон там есть фонтан. – Еврей показал в сторону набережной и тенистой аллеи, уходившей в глубь города. – Там вы найдете воду.
– Спасибо. Пошли, – позвал Джон Кролика, снова переходя на франкийский язык, и они зашагали по набережной в сторону фонтана.
– Как тебе удалось выучить столько языков? – спросил Кролик.
– Я второй сын и прошел обучение, чтобы стать священником.
– И почему не стал?
Джон поморщился и показал на красный крест, пришитый к его тунике.
– Я выбрал крест.
– Почему?
– Не твое дело, – сердито ответил Джон, но его слова заглушили крики впереди.
Огромная толпа мужчин собралась вокруг высокой платформы, на которой стоял обнаженный, если не считать узкой набедренной повязки, сарацин, а рядом с ним – работорговец-итальянец, который громко перечислял достоинства своего «товара».
– Он сильный как бык, – объявил итальянец и сжал тощий бицепс сарацина. Потом он ударил его по лицу, но юноша даже не пошевелился. – И очень послушный.
Джон отвернулся и двинулся в сторону тенистой аллеи, о которой говорил еврей. Улочка сворачивала то вправо, то влево, постепенно становясь все уже, и Джону даже пришлось переступить через нищего, сидевшего с опущенной головой и протянутой рукой. Через несколько футов из темного дверного проема выступила полуодетая полногрудая сарацинка.
