Потом небо сменилось обшарпанным потрескавшимся потолком. Иниго увидел прямо над собой лицо одного из трёх французов, присутствовавших на переговорах. Неподалёку навязчиво бубнил чей-то очень знакомый голос, только слов было не разобрать. Рывком повернув непослушную шею и отчаянно скосив глаза, комендант разглядел своего подчинённого — тощего Карлоса. Тому перевязывали руку, и делал это почему-то враг-француз.
Охваченный глубоким презрением и отвращением, Лойола попытался плюнуть в предателя, но слабый плевок не захотел лететь и в итоге оказался на его собственном лице. Иниго собрал последние силы, но вдруг забыл, зачем собирался плевать в Карлоса.
К вечеру этого ужасного дня реальность наконец перестала играть с комендантом в прятки. Правда, ясное понимание того, что произошло, едва ли принесло ему радость. Обе его ноги оказались перебиты ядром, удивительным образом пролетевшим между ними. Крепость была сдана, город полностью перешёл к французам.
* * *
Они, а вовсе не король Карлос, оценили подвиг бывшего коменданта. Французские врачи с восхищением осматривали его перебитые ноги. Ещё бы! Вряд ли они когда-либо в своей практике встречали подобный случай удачливости.
— Удивительная доблесть и удивительное везение!
— О да, Бог помогает хорошо безумным! — говорили они друг другу, фиксируя специальными палками его переломанные кости.
Сам Лойола вовсе не чувствовал себя везунчиком. Боль так мучила его, что он постоянно мечтал о потере сознания. Но ещё хуже боли было осознание полной бесполезности этого подвига.
...Забегая вперёд, следует отметить, что на самом деле подвиг гордого коменданта оказался крайне полезен для Испании. Именно за те несколько дней, когда де Фуа со своей армией, будучи полностью уверен в победе, занимался в Памплоне рыцарскими расшаркиваниями, испанский король Карлос успел перегруппировать войска. Благодаря чему, примерно через месяц, испанцы разгромили французов под Эскавором, и Наварра присоединилась к короне Карлоса.
Про Лойолу при этом никто не вспомнил.
Французы же, полечив его, насколько это представлялось им возможным, отдали испанцам, вместе с носилками. На этих носилках, по горным дорогам, через многочисленные перевалы храброго рыцаря понесли в родовой замок Лойолы, окружённый тенистым садом из каштанов и яблонь.
ГЛАВА ШЕСТАЯВ это время на другом конце огромной империи, управляемой Карлосом (он же Карл V) творились небывалые дела. Обычный священник и профессор теологии вступил в борьбу с Церковью, обвинив в грехах не кого-нибудь, а самого папу римского.
Жители Виттенберга ещё не успели забыть то холодное сырое октябрьское утро, когда, придя в замковую церковь, они обнаружили прибитую к двери объёмистую рукопись. Многим из них довольно скоро стало жарко. Пробегая по улицам, они громко кричали: «Вы видели это?!» Другие, наоборот, покрылись от страха холодным потом и, забившись в церковь, внимали мессе с повышенным смирением.
Школяр Альбрехт Фромбергер тогда был сильно влюблён в соседку Эльзу. Поэтому такое великое событие, как появление 31 октября 1517 года знаменитых 95 тезисов Мартина Лютера мало затронуло его душу. Но день этот он тоже хорошо запомнил. Во-первых, из-за беготни и всеобщего переполоха на рыночной площади переколотили горшки с молоком, и молочница убивалась так пронзительно, что у всех закладывало уши. А во-вторых, почтенные Эльзины родители после мессы пошли к соседям обсудить происшествие. Дочку они, против обыкновения, отправили домой одну, и Альбрехт не упустил такого случая.
Они с Эльзой так увлеклись друг другом, что их чуть было не застукали. Правда, после этого случая любовь школяра к девушке почему-то быстро пошла на убыль. Хорошо ещё, ничего серьёзного не случилось. Эльза просто перестала с ним здороваться.
Зато тремя годами позже Фромбергер уже с радостью отдал бы душу за Лютера. Тот стал его любимым университетским преподавателем. Теперь Альбрехт знал наизусть все 95 лютеровских тезисов. Они опьяняли его сильнее самого крепкого пива. Они оправдывали нежелание следовать по стезе отца и братьев, испокон века занимавшихся скучным пекарским делом.
Хорошими католиками Фромбергеры тоже слыли испокон века. Церковные ритуалы с детства казались маленькому Альбрехту чем-то тяжёлым и пыльным, вроде их старого комода, изъеденного червями. Комод загромождал детскую, пах сыростью и не отличался удобством, но никому и в голову не приходило избавиться от него.
Такими же тяжко-необходимыми были и бесконечные мессы на непонятной латыни. Но как обойтись без них? Разве можно жить без Церкви? И Лютер доказал: можно. Лютер нёс свет, озаряя им тёмные невежественные души, освещая пыльные, затянутые паутиной закоулки ума. К святая святых — церковным таинствам — он, не стесняясь, подошёл с острым ланцетом научного сознания. Он начал переводить Библию. Вместо старого закостенелого: «Совершите исповедь» Лютер предлагал более точный вариант: «Измените свои мысли». Такая трактовка приводила в восторг юного студиозуса.
В это сумеречное промозглое утро Фромбергер, как обычно, пересекал рыночную площадь, направляясь на занятия любимого профессора. Лекции Лютера имели статус «antilucanae», то есть обязательных. Потому читались они до колокола, призывавшего к молитве. За такую варварскую рань можно было возненавидеть любого профессора, но не этого. Альбрехт, да и его товарищи, находили в себе героизм проснуться, несмотря ни на какие вчерашние попойки.
Итак, студиозус летел на встречу со знаниями. Уже на подходе к университету его слуха коснулся гул голосов, слишком громкий для времени, когда все спешат, боясь опоздать и получить выговор от ректора. Завернув за угол, он обнаружил, что пути дальше нет. Университетский двор был запружен беснующейся толпой студентов, бакалавров, магистров и просто городских зевак. Рядом с собой Альбрехт увидел Людвига — прыщавого шалопая с вечно жирными слипшимися волосами — и спросил:
— Что стряслось, не знаешь?
— Да всё dominus nostris! — с воодушевлением ответил тот. «Нашим господином» они по старинной студенческой традиции звали Лютера. — Его тезисы всё-таки дошли до папы!
— Так это разве новость? — удивился Фромбергер. — Лев X уже давно обозвал его упившимся немцем, который бредит с похмелья. Только, по-моему, Лютера это не сильно обеспокоило.
— Теперь обеспокоит. — Людвиг ожесточённо начал чесать ухо. Тут толпа завопила «Лю-тер! Лю-тер!» Студиозусы присоединились к воплям.
— Смотри! — Людвиг больно ущипнул Альбрехта. — Вон он идёт, и булла в руке. Что же будет?
— Так что же, папа... — с ужасом начал Фромбергер. В голове его пронеслось множество мыслей. Булла, анафема, сожжение на костре... А что будет с теми, кто разделял его взгляды? Вроде бы инквизиция в германских землях не так свирепа, как, скажем, в Испании, но ведь никто не знает этого наверняка. А вдруг все студенты Лютера уже отмечены в особых списках? И он, Альбрехт Фромбергер, стоит там первым номером?
