Продолжение приема походило скорее на фарс. Гитлер еще раз повторил: имеющиеся разведданные являются "полным идиотизмом"[26]и добавил, что того человека, который их подготовил, нужно запереть в сумасшедшем доме. Гудериан зло парировал, сказав, что, поскольку лично он этим данным полностью доверяет, то не направить ли на психиатрическую экспертизу его самого. Гитлер категорически отказал генералам Харпс и Рейнгардту, державшим оборону соответственно у Вислы и в Восточной Пруссии, в просьбах отвести войска на более выгодные позиции. Он также настоял на том, чтобы двести тысяч германских военнослужащих, зажатых на Курляндском полуострове в Латвии, остались там, и не разрешил их эвакуацию морем для защиты границ рейха. Гудериан, которому опротивела вся эта "страусиная стратегия" гитлеровской ставки, попросился в отпуск.
"Восточный фронт, — вдруг сказал фюрер, пытаясь его успокоить, никогда ранее не располагал столь мощными резервами, как сейчас. Это ваша заслуга, и я благодарю вас за это".
"Восточный фронт, — возразил Гудериан, — сейчас напоминает карточный домик. И если фронт будет прорван в одном месте, то рухнет и все остальное".
Ирония ситуации заключалась в том, что Геббельс говорил то же самое в 1941 году о Красной Армии.
Гудериан возвратился в Цоссен в "самом мрачном настроении". Он размышлял над тем, существует ли связь между явным отсутствием у Гитлера и Йодля реального представления о положении дел, и тем, что оба они выходцы из земель рейха, которые сейчас не находятся под непосредственной угрозой, Австрии и Баварии. Гудериан же был из Пруссии. Его родине грозило опустошение, а возможно, и гибель. Гитлер, награждая своего танкового полководца за успехи в начальный период войны, подарил ему экспроприированное имение Дайпенхоф в Вартегау, которое располагалось на западе Польши, территории, захваченной нацистами, а затем присоединенной к рейху. Но теперь неминуемое русское наступление на Висле угрожало и этому поместью. Жена Гудериана находилась все еще там. Она, строго опекаемая местными нацистскими чиновниками, не сможет уехать до самого последнего момента.
Спустя всего сутки штаб Гудериана в Цоссене получил подтверждение, что до начала советского наступления осталось уже не несколько дней, а, скорее, несколько часов. Саперы Красной Армии расчищали ночью минные поля, а танковые корпуса заняли исходные позиции для атаки. Гитлер приказал выдвинуть вперед немецкие танковые резервы, находящиеся на Висле, невзирая на предупреждения, что они окажутся в пределах досягаемости огня советской артиллерии. Некоторые старшие германские офицеры поневоле стали подумывать нет ли у фюрера подсознательного желания поскорее проиграть войну.
Казалось, для Красной Армии стало обычным начинать наступление при плохих погодных условиях. Привыкли к этому и ветераны германских частей, которые говорили, что как раз настала "погода для русских"[27]. Советские военные также были убеждены, что они имеют преимущество именно в зимних кампаниях, будь то морозы или распутица. Сравнительно низкий уровень обморожений в Красной Армии объяснялся тем, что советские солдаты использовали грубую, но теплую обувь и носили портянки вместо носков. По прогнозам, ожидалась "странная зима"[28]. После крепких январских морозов "сильные дожди и мокрый снег"[29]. В войска поступил приказ: "Привести в порядок кожаную обувь".
К этому времени Красная Армия значительно увеличила свою боевую мощь. По таким критериям, как количество и качество тяжелого вооружения, профессионализм в планировании операций, маскировка и управление войсками, преимущество чаще всего оказывалось на ее стороне. Но недостатки все еще оставались. Самой сложной проблемой было отсутствие в частях надлежащего уровня дисциплины, что являлось достаточно удивительным для тоталитарного государства. Частично эта проблема объяснялась жутким положением, в котором находились молодые офицеры.
То была действительно тяжелейшая школа для восемнадцати — или семнадцатилетних младших лейтенантов, прошедших ускоренную подготовку и оказавшихся командирами стрелковых подразделений. "Молодые люди, — отмечал писатель и военный корреспондент Константин Симонов, — тогда взрослели за год, за месяц, за один бой"[30]. Для многих из них первый бой был и последним. Решив доказать, что они способны командовать солдатами, которые часто годились им в отцы, они проявляли безрассудную храбрость и становились ее жертвами.
Недисциплинированность проистекала также и от антигуманного отношения советского командования к солдатам Красной Армии. И конечно же, от силы и слабости русского национального характера. "Русский пехотинец, — заметил один писатель, — вынослив, неприхотлив, беспечен и убежденный фаталист… Эти черты делают его непобедимым". Военнослужащий одной из стрелковых дивизий Красной Армии обобщил свои наблюдения о различных состояниях и настроениях его товарищей в дневнике: "Первое: без начальства. Тогда он брюзга и ругатель. Грозится и хвастает. Готов что-нибудь слямзить и схватиться за грудки из-за пустяков. По этой раздражительности видно, что солдатское житье его тяготит. Второе: солдат при начальстве. Смирен, косноязычен. Легко со всем соглашается, легко поддается на обещания и посулы. Расцветает от похвалы и готов восхищаться даже строгостью начальства, над которым за глаза куражится. Третье состояние: артельная работа или бой. Тут он — герой. Он умирает спокойно и сосредоточенно. Без рисовки. В беде он не оставит товарища. Он умирает деловито и мужественно, как привык делать артельное дело"[31].
Танковые войска Красной Армии находились в особенно хорошем состоянии. В начале войны они (как и советская авиация) оказались деморализованы, но теперь обретали героический статус. Василий Гроссман, писатель и военный корреспондент, был почти так же восхищен танкистами, как ранее снайперами в Сталинграде. Он с восторгом называл танкистов "кавалеристами, артиллеристами и механиками в одном лице"[32]. "И всех солдат Красной Армии, конечно, особенно вдохновляло то, что до границ рейха остался всего один, последний бросок. Те, кто издевался над их Родиной, наконец узнают подлинное значение пословицы: "Что посеешь, то и пожнешь"[33].
Основной замысел кампании в общих чертах был разработан еще в конце октября 1944 года. Во главе Ставки Верховного Главнокомандования стоял Сталин, который присвоил себе маршальское звание еще после битвы под Сталинградом. Он намеревался и впредь держать армию под своим полным контролем. Да, он предоставил командующим такую свободу действий, которой завидовали немецкие военачальники, и, не в пример Гитлеру, внимательно выслушивал контраргументы генералов. Однако Сталин не собирался слишком многого позволять своим командирам, когда победа была уже у порога. Он изменил устоявшуюся практику назначения "представителей Ставки" для надзора за операциями. Это дело он взял на себя, хотя никогда и не посещал какой-либо участок фронта.
