Осуществление «шоковой терапии» и начало приватизации привели к обострению отношений между президентом и парламентом, между Кремлем и «Белым домом»[83].
Начало противостояния
2 января 1992 г. началась так называемая «шоковая терапия».
В первые же дни потребительские цены поднялись в 3,5 раза, но не стабилизировались, как было обещано, а продолжали расти[84].
Между тем правительство сделало еще один шаг. «…Мы, – писал Е. Т. Гайдар, – временно отменили ограничения на импорт, установив нулевой импортный тариф»![85].
Это означает, что Россия настежь распахнула свои двери для иностранных товаров, то есть для товарной интервенции.
Подобную меру Е. Т. Гайдар объяснял стремлением «хоть как-то наполнить магазины»[86].
Но вот откровение одного из его «товарищей по партии» – Сергея Борисовича Станкевича. Подчеркивая, что переход к рыночной экономике предполагает «первоначальное накопление капитала», он ставил вопрос: «Каким образом это накопление капитала может происходить в нашей стране?». И давал на него следующий ответ: «Только одним способом – ввозом потребительских товаров в страну из-за рубежа» и «реализацией их здесь за рубли с учетом гигантского разрыва курса рубля и доллара»[87].
Таким образом, «товарная интервенция» рассматривалась «реформаторами» не столько как средство «наполнить магазины», сколько как один из важнейших источников «накопления капитала», после чего должна была последовать приватизация[88].
Яснее некуда.
1 января 1992 г. на страницах «Российской газеты» появилась статья Р. И. Хасбулатова под названием «Уже в 1992 году вы увидите перемены к лучшему»[89]. Не прошло и двух недель, как оптимизм спикера сменился пессимизмом. 13-го на заседании Верховного Совета он выступил с критикой «шоковой терапии»[90], а 15-го на страницах «Известий» заявил: «Уже можно предложить президенту сменить практически недееспособное правительство»[91].
В таких условиях аналитический центр «РФ – политика», одним из сотрудников которого был уже упоминавшийся А. Урманов[92], забил тревогу. 22 января из его стен вышла записка «Номенклатурное подполье берет под контроль администрацию президента. Реформы под угрозой срыва»[93]. 23 февраля появилась записка «Номенклатурный реванш за фасадом антиноменклатурной революции»[94].
Оба документа призывали очистить органы власти от откровенных и скрытых противников взятого правительством курса реформ.
Понимая, что следствием «шоковой терапии» будет рост оппозиционных настроений, Б. Н. Ельцин и его окружение стали задумываться о необходимости усиления президентской власти[95].
К этому времени уже велась работа над новой Конституцией[96]. Подготовленный проект, который обычно связывают с именем Олега Германовича Румянцева[97], предусматривал баланс сил между парламентом и президентом[98].
Поэтому Б. Н. Ельцин поручил одному из своих вице-премьеров Сергею Михайловичу Шахраю разработать новый вариант конституции, на основаниии которого Россия могла бы стать президентской республикой[99].
9 марта аналитический центр «РФ-политика» предложил вынести этот проект конституции на очередной Съезд народных депутатов, а если он будет отклонен, – на референдум, после чего уже осенью провести выборы в новый парламент[100].
В Кремле не случайно забили тревогу. «Шоковая терапия» действительно способствовала усилению оппозиции. 17 марта – в годовщину референдума по вопросу о судьбе Советского Союза, – в столице состоялась массовая манифестация под названием «Всенародное вече»[101]. Главным ее требованием было – остановить антинародные реформы[102].
В такой ситуации 20 марта Верховный совет получил чубайсовский проект программы приватизации[103]. Исход его обсуждения во многом зависел от того, что 31 марта истекала вторая отсрочка по внешнему долгу, который по-прежнему оставался неурегулированным.
