– Никогда, – прошептала рассеянно Сара, отдаваясь в искусные руки своей горничной.
Сара произнесла это по-французски, и Гак, услышав иностранный язык, проговорила агрессивным тоном:
– Извините, миледи…
– Как мне хотелось, чтоб ему стало лучше! Но Лукан говорит, что новое лечение не принесло пользы, – сказала Сара по-английски, будто извиняясь ей в ответ.
– Я могла предсказать ему это, – заметила Гак презрительно. – Так будет и с другими способами, миледи. Я нахожу, что это стыдно – пробовать эти новые способы на бедном господине.
– Никаких новых опытов не будет, – тихо ответила Сара.
– Как прошел ваш званый вечер сегодня, миледи?
– Кажется, хорошо… Благодарю вас, Гак. Только все эти собрания становятся как-то очень похожи друг на друга.
– Вообще-то сходство можно найти между многими вещами, я думаю, – сухо заметила Гак, втыкая в волосы Сары черепаховую шпильку, украшенную бриллиантами. – Мне кажется, если вы философ, то легко сравните разнообразные явления. Мы все рождаемся и все умираем, а в промежутке все влюбляемся, более или менее согласно с нашей природой, и все мы находим для себя других людей в спутники, смею сказать, и нас находят тоже, своим чередом. Когда вы действительно задумаетесь над жизнью, то вам покажется забавным интерес, который люди находят в ней, потому что все мы едим, спим, разговариваем, работаем, ссоримся, целуемся, и так без конца! Мне смешно читать о людях, которые ищут приключений. Ничего нового не найдешь, даже если будешь терпеливо искать.
– Бывают случайности, – засмеялась Сара.
– Я только что хотела сказать это, – с достоинством возразила Гак.
Она ловко, одним движением, надела на Сару через голову юбку из серебристой ткани с волнами из легкого, как пена, шифона.
– Ты что-то принарядила меня сегодня вечером, не правда ли? – спросила Сара, точно удивляясь этому.
– Вы сказали мне, что будут танцы в опере, а по-моему, в оперу надо надевать что-нибудь особенно изысканное, – с твердостью возразила Гак. – Я уверена, мисс Сара, что вы будете в этом наряде так хороши, как картинка.
Сара на мгновение представила себе, как она выглядит в своем изящном туалете, в парчовых башмачках, шелковых чулках, в платье из нежной, тонкой материи, с венцом блестящих волос на голове и нитями жемчуга, ниспадающими на юбку и мерцающими, словно лучи лунного света.
– Дайте мне бархатный красный плащ, Гак, – сказала она. – Хорошо. Дайте мне перчатки. Я пойду в комнату графа в этом наряде. Во время чтения я могу спустить плащ… Знаете, ведь сегодня чудесный вечер! Заметили ли вы, как ярко сияют огни в эти весенние ночи и как ясно слышны все звуки?..
– Смотрите не простудитесь, миледи, – наклоняясь в открытое окно, настаивала Гак. – Я знаю только одно, что в эти весенние ночи легко можно схватить простуду, как бы ярко ни сияли огни и как бы ясно ни раздавались звуки в ночной тиши. И это факт!
Сара рассмеялась и сейчас же отошла от окна.
– Не сидите долго, милая Гак. Я вернусь, вероятно, очень поздно. Доброй ночи.
– Желаю вам веселиться, – ответила Гак и несколько минут стояла неподвижно и смотрела на удаляющуюся по коридору высокую, стройную фигуру своей госпожи.
Двери в покои, занимаемые хозяином дома, оставались всегда открытыми. Сара отдала такое распоряжение под влиянием странного, чисто детского страха, что Коти может вдруг почувствовать, что он заперт, и страдать от сознания, что он отделен от всех, не будучи в состоянии выразить этого никак.
Когда она прошла через первую комнату и вошла в спальню Коти, то его лакей поднялся со стула, на котором он сидел возле окна. Это был маленького роста, гладко выбритый, опрятный человек. Он обратился к Саре:
– Могу я поговорить с вами, миледи?
– Конечно, Франсуа.
Она прошла в маленькую гостиную, и он последовал за нею, заперев за собой дверь.
Никогда в течение этих двух лет Франсуа не рисковал тем, что Коти может услышать что-нибудь такое, что причинит ему страдание, и никогда в его присутствии не позволял себе даже на одно мгновение выразить на своем лице печаль, уныние или страх; теперь его трогательно преданные, как у собаки, глаза с тревогой смотрели на Сару.
– Доктор не питает никаких надежд на новое лечение? – спросил он.
– Никаких, Франсуа.
Он издал губами какой-то слабый звук и проговорил:
– Благодарю вас, миледи… Газеты все выложены мною. Останетесь ли вы тут час, как обычно, или вы спешите сегодня?
– Нет, я останусь. Вы не торопитесь возвращаться, Франсуа. Гак придет сюда, когда я уйду. Или она, или я, мы останемся с сиделкой до вашего возвращения.
– Благодарю вас, миледи. Это для того только, чтобы господин не оставался один… если никого из нас не будет.
Он вышел, но, по-видимому, несколько неохотно воспользовался своим свободным часом. Сара вернулась в спальню мужа.
Котирон Дезанж лежал неподвижно уже целыми месяцами. Голова его покоилась на целой горе подушек. Он был чисто выбрит и одет в китайскую стеганую куртку поверх своей тонкой шелковой пижамы. Его руки были тщательно вымыты и лежали неподвижно на одеяле, а на одном пальце у него было надето кольцо с печатью. Его исхудавшие члены были прикрыты великолепным персидским платком, лежащим поверх множества других одеял.
Когда Сара вошла, маленькая собачка, йоркширский терьер, спрыгнула со стула, стоящего у кровати, и с веселым лаем бросилась к ней. Сара махала лентой, поддразнивая ее и заставляя громче лаять, и сама в это время смотрела на неподвижное лицо мужа, но оно даже не дрогнуло.
Нагнувшись, Сара подняла Вильяма, и собачка прижалась к ней своим маленьким шелковистым телом, стараясь лизнуть ее розовым язычком. Она положила Вильяма на кровать; он побежал вперед к руке ее мужа и улегся возле нее, махая хвостиком и уставив свои темные глаза на своего хозяина.
Сара подошла к кровати и, усевшись рядом с собачкой, сбросила свой чудный красный плащ с большим темным меховым воротником на постель. Склонившись над мужем, она поцеловала его и затем стала водить по его лицу кончиками своих тонких пальцев. Но ни один мускул не дрогнул в его лице, и оно оставалось неподвижным, словно высеченным из камня.
Она начала говорить с ним, как будто он мог ее слышать и понимать:
– Дорогой мой, де Клев приходил сегодня. Он все такой же влюбленный в свою жену, а Джон Мартен поручил мне передать тебе, что Бонбон оказался победителем еще в большей степени, чем даже ты предсказывал. Он говорил мне, что очень желал бы, чтобы ты снова оказался провидцем и помог бы ему выиграть главный приз на скачках. Он наделал глупостей относительно своего жокея Томми Рагга, этого английского юноши, которого обучал твой жокей. Томми, по-видимому, влюбился и хочет скакать только в Англии, не желая покидать ту, которую обожает. Джон рассказал нам, что он намекнул Томми, что постарается устроить бега поблизости от того места, где живет его дама, и Томми только ответил, когда он спросил его мнение об этом плане: «Очень хорошо, сэр». Теперь Джон говорит, что он чувствует своим долгом оказывать покровительство этому роману…
