Вокруг Михаила Афанасьевича всегда крутилось много прекрасных дам. Вовсе не обязательно — любовниц, а просто так — милых подружек. Он вообще легко общался с женщинами, чувствовал себя с ними лучше, смотрелся выигрышней… Жена знала их всех! Он часто говорил: «Тебе не о чем беспокоиться — я никогда от тебя не уйду!»
Но вот Булгаков привел в дом новую знакомую — Любовь Белозерскую. Она была элегантна, нарядна… Татьяна при виде ее присмирела, как никогда раньше.
В принципе, Люба ей понравилась. Да та и старалась понравиться, даже пыталась научить Татьяну танцевать фокстрот… Татьяна только ахала, путая шаги: ну какая из нее танцорка?! Люба жаловалась на бросившего ее Не-Букву, на берлинского любовника, красиво, картинно вздыхала на злую судьбу:
— Мне остается только отравиться.
Потом Люба перестала ходить в этот дом. Поняла двусмысленность и нелепость ситуации, да и начала ревновать Михаила Афанасьевича к Татьяне, к «стене», которая никак не хотела отодвигаться. С другой стороны, она твердо верила в истину: мужчина уходит не к другой женщине. Он уходит от жены.
Строго говоря, Люба влюбилась в Булгакова первая. И гораздо сильнее, чем он. Но она жила у родственников, Михаил — с женой. Им и встречаться-то не было места! Михаил Афанасьевич ходил, ходил к ее родственникам, пока тем не надоело: мало того, что живет Люба, так еще и кавалер (притом еще и женатый!) тут же пристраивается. Вскоре Любе стало невмоготу в том доме, тем более что вернулся муж ее двоюродной сестры, в комнате которой Люба жила.
Она не обиделась, когда пришлось уехать. Но куда же податься?
Люба и не знала, что в это время Михаил Афанасьевич уже начал «подготовительную работу» с Татьяной:
— Пусть Люба живет с нами.
— Как же это? В одной комнате? — изумилась жена.
— Но ей же негде жить! — запальчиво ответил Булгаков.
Разговоры такие велись, велись… И переходили порой в неприятные стычки. Потом, в апреле 1924 года, они развелись.
— Это ничего не значит, — уверял Михаил Афанасьевич. — Мне просто так удобнее — называть себя холостым. А мы будем жить как жили.
Ну конечно — «не значит»! Как бы не так! Татьяна уже предчувствовала, что скоро останется одна, и ругательски ругала себя, что продала когда-то обручальные кольца. Ведь потерять их или продать — очень плохая примета. Но не продай она кольца — Михаил умер бы… Теперь она раздумывала одинокими ночами, которые муж часто проводил неизвестно где (известно, известно — с другой женщиной!): а что бы ей было легче пережить — смерть мужа или его предательство?
На этот вопрос она так и не нашла ответа: не успела. Однажды в ноябре Булгаков попил утром чаю, а потом сказал Татьяне:
— Если достану подводу, сегодня от тебя уйду.
Оделся, вышел. Она сидела у окна, словно прибитая к месту. В голове — ни единой мысли.
Через несколько часов муж вернулся:
— Я пришел с подводой, хочу взять вещи.
— Ты уходишь? — спросила она, как будто только что осознала это.
— Да, ухожу насовсем. Помоги мне сложить книги.
Татьяна услужливо, суетливо помогала. Отдала ему, конечно, все, что он хотел взять.
Потом еще долго квартирная хозяйка удивлялась:
— Как же вы его так отпустили? И даже не плакали!
Вообще в доме все не верили, что Булгаковы разошлись: никаких скандалов меж мужем и женой не было, как же так?..
К тому же Михаил частенько заходил, приносил деньги, продукты. Через некоторое время начал каяться: «Меня за тебя Бог накажет!»
Почему же он каялся? Или плохо ему теперь жилось?
Между прочим, нет. Не плохо. Совсем наоборот! «Парижанка» оказалась отличной хозяйкой: она мигом уловила, что Михаилу Афанасьевичу нужна в одном лице и подружка-болтушка, и не то маменька, не то старшая сестра. Жена-товарищ, как говорили в те боевые времена. Именно таким товарищем и заботливой подругой Люба и стала. А еще — опутала мужа своей нежностью, страстностью, которая и прежде притягивала к ней мужчин, которая и сделала бедного Не-Букву таким ревнивым…
Люба не знала, что муж ее записал в дневнике вскоре после свадьбы: «Подавляет меня чувственно моя жена. Это и хорошо, и отчаянно, и сладко, и в то же время безнадежно сложно: я как раз сейчас хворый, а она для меня… как заноза сидит… что чертова баба завязила меня, как пушку в болоте, важный вопрос. Но один, без нее, уже не мыслюсь. Видно, привык».
Да нет, тут дело было не в привычке!
«Это ужасно глупо при моих замыслах, но, кажется, я в нее влюблен. Одна мысль интересует меня. При всяком ли она приспособилась бы так же уютно, или это избирательно для меня?»
Если бы он спросил Любу, она ответила бы: только для тебя, дорогой!
Она и в самом деле так думала — и вила свое гнездо, как умела.
Сначала они жили где придется: на антресолях в школе, бывшей гимназии на Никитской, где преподавала сестра Михаила, Надежда Афанасьевна Земская, потом сняли комнату во флигеле по Обухову переулку. Дом этот они называли голубятней.
Поначалу приезжающие в Москву родственники Михаила Афанасьевича были немало скандализованы тем, что именно чувственность Любы играла в их совместной жизни такую огромную роль.
Варвара Афанасьевна, Варенька Булгакова, приехала на Рождество 1925 года в Москву и остановилась, конечно, у брата. С круглыми глазами Варенька рассказывала потом родственникам, что молодожены большую часть суток проводили вместе в кровати, раздетые, хлопая друг друга пониже спины и приговаривая:
— Чья это жопочка?
Иногда Михаил говорил сестре с тяжким вздохом:
— Люба — это мой крест!
Разумеется, если Люба его слов не слышала…
Конечно же, это гротеск, с которым вообще описывали жизнь все Булгаковы, наделенные особенным, саркастическим ее восприятием (еще совсем юному Михаилу инспектор гимназии говорил с укором: «Ядовитый имеете глаз и язык!»). Скорее всего, его, утонченного интеллектуала, смущало откровенное жизнелюбие жены, которая, строго говоря, относилась с великим презрением парижанки, этуали, светской штучки «ко всем этим провинциалам» (киевляне, москвичи, питерцы, саратовцы, да вообще все были для нее на один салтык!) и расхожее мнение, приличия ни в грош не ставила. Однако она была не только чувственна, но и очень умна. Заметив, что муж тяготеет к внешней порядочности — даже несколько буржуазной добропорядочности! — Люба мигом спохватилась, умерила свое молодое буйство и изменилась. И постаралась сделать свой дом и быт именно образцом этой чуточку патриархальной, старомодной благопристойности.
После нового брака у Булгакова появились новые великолепные друзья, интереснейшие люди. Михаил Афанасьевич тянулся к народу утонченному, хотя литературную и театральную среду того времени уже сильно теснила-таки «рабоче-крестьянская масса». Самыми близкими были филолог Николай Николаевич Лямин и его жена, художница Надежда Ушакова. Познакомились они у писателя Сергея Заяницкого, где Булгаков читал отрывки из «Белой гвардии». В дальнейшем все или почти все, что было им написано, он читал у Ляминых: «Белую гвардию», «Роковые яйца», «Собачье сердце», «Зойкину квартиру», «Багровый остров», «Жизнь господина де Мольера», «Консультанта с копытом», легшего в основу «Мастера и Маргариты»…
