Весь день они купались, ловили лягушек, жарились под солнцем, боролись. Говорили они мало. И только когда стали собираться сумерки, они угомонились.
— Здорово здесь, правда?! — Боб растянулся во всю длину. — Думаю, что такого тихого и красивого места больше нигде нет.
Он похлопал себя по плоскому животу и зевнул.
Джим согласился. Он наслаждался покоем. Он заметил, что живот Боба подрагивает в такт биению пульса. Он взглянул на свой живот — то же самое. Он хотел было сказать об этом, но вдруг заметил клеща, который медленно двигался по направлению к пушку у него на лобке. Он сдавил клеща двумя пальцами с такой силой, что тот лопнул:
— Смотри, клещ!
Боб вскочил на ноги. От клеща можно подхватить лихорадку, поэтому они тщательно осмотрели себя, но ничего не нашли. Они стали одеваться.
Воздух золотился в лучах заходящего солнца. Даже серые стены хижины казались золотистыми. Они проголодались. Джим разложил костер, а Боб приготовил гамбургеры в старой сковородке. Он все делал легко, играючи. Дома он готовил еду для отца.
Они поужинали, сидя на бревне перед рекой. Солнце село. В сумрачной зелени леса желтыми искорками мелькали светляки.
— Мне будет так не хватать всего этого, — сказал наконец Боб.
Джим посмотрел на него. В тишине был слышен только рев реки.
— Салли сказала моей сестре, что ты собираешься уехать сразу после выпуска. А я ничего об этом не знаю. Так ты уезжаешь?
Боб кивнул и вытер руки о брюки.
— В понедельник, — сказал он. — Автобусом.
— И куда?
— К морю.
— Как мы с тобой всегда говорили?
— Да, как мы с тобой всегда говорили. Мне ужас как надоел этот городишко. Мы со стариком не ладим, а работы никакой тут не найти. Вот я и уезжаю. Ты же знаешь, я из нашего округа никуда не уезжал. Разве что в Вашингтон один раз. А мне хочется мир повидать.
Джим кивнул:
— И мне тоже. Но я думал, что мы с тобой сначала поступим в колледж, а уж потом… А потом ты отправишься посмотреть мир.
Боб поймал светлячка и смотрел, как тот карабкается по его большому пальцу, потом светлячок улетел.
— Колледж — это значит много работы, — сказал наконец он. — Мне придется пробиваться в жизни, а это значит работать. А если работать, то и погулять некогда. А потом, в колледжах не учат тому, что я хочу узнать. А я хочу путешествовать и валять дурака.
— И я тоже хочу, — Джим был рад, что может наконец сказать то, что думает. — Но отец хочет, чтобы я поступил в колледж, и, видимо, мне придется это сделать. Я только думал, что мы будем поступать вместе. Играли бы вместе в парный теннис, могли бы стать чемпионами штата — все так говорят.
Боб покачал головой и вытянулся на траве.
— Нет, мне нужно уехать, — сказал он. — Не знаю почему, но нужно.
— Я тоже иногда так чувствую.
Джим сел на землю рядом с Бобом, и они вместе смотрели на реку и на темнеющее небо.
— Интересно, какой он — Нью-Йорк? — сказал наконец Боб.
— Большой, наверное.
— Наверное, как Вашингтон. Уж Вашингтон-то большой город…
Боб перекатился на бок лицом к Джиму:
— Слушай, поехали вместе, а? Мы могли бы устроиться на корабль юнгами, или матросами.
Джим был благодарен Бобу за эти слова, но он был осторожен от природы.
— Мне, пожалуй, лучше подождать годик. Аттестат получить. Ведь без этого в жизни никуда. Мой старик, конечно, хочет, чтобы я поступил в колледж. Он говорит, что я должен…
— Что ты слушаешь этого ублюдка?!
Джим был потрясен и восхищен этими словами:
— Да не слушаю я его вовсе. Да я бы хоть сто лет его не видел, — с удивительной легкостью он вычеркнул отца из своей жизни. — Но все равно, как это можно, взять вот так — и уйти. Опасно все-таки.
— Ерунда! — Боб напряг мускулы правой руки. — Брось ты! Парень ты что надо, с головой. И вообще бог тебя не обидел. Чего тебе бояться? Я знал несколько морячков из Норфолка — так они говорили, что лучше этого ничего нет. Работа — не бей лежачего, а когда ты на берегу, то вообще никаких дел. А мне это и надо. Мне надоел этот городишко, надоело подрабатывать в этих лавках, надоело гулять с этими пай-девочками. Только не такие уж они и паиньки. Просто боятся подзалететь! — он со злостью стукнул кулаком по земле. — Да та же Салли. Она тебе сделает все, что хочешь, кроме того, что тебе вот так нужно. Меня это просто бесит! Она меня из себя выводит. Все здешние девчонки из себя выводят! — он снова ударил кулаком по земле.
— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказал Джим, хотя ничего такого он не понимал. — А ты не боишься подцепить что-нибудь у тех, с кем будешь встречаться в Нью-Йорке?
Боб рассмеялся:
— Я парень осторожный.
Он снова перевернулся на спину.
Джим увидел рядом в траве светлячка. Уже наступила ночь.
— Жаль, что я не могу поехать с тобой на север, — сказал он. — Мне бы хотелось увидеть Нью-Йорк, и хоть раз сделать то, чего я хочу.
— Так за чем же дело стало?
— Я же сказал, боюсь оставить дом и родных. Не потому, что я их очень люблю, просто… — он замолк в нерешительности. — Если хочешь, поехали со мной. На следующий год после выпуска.
— Где ты меня найдешь через год? Я сам не знаю, где буду через год. Я перекати-поле.
— Не беспокойся. Я тебя найду. Мы ведь будем переписываться.
Они направились к реке, на узкую, усеянную валунами прибрежную полосу. Боб запрыгнул на плоский камень, Джим — за ним. Вокруг них бурлила река, а они сидели бок о бок в голубой глубокой ночи. Над их головами стали зажигаться яркие звезды. Джим блаженствовал. Одиночество, которое, словно острый нож, бередило его сердце, наконец-то отступило. Об одиночестве он всегда думал как о «варовой болезни»: когда летом от жары начинали плавиться асфальтовые дороги, он жевал этот вар, и как-то раз заболел. Почему-то «варовая болезнь» у него всегда ассоциировалась с одиночеством. Теперь это прошло.
Боб снял туфли, носки и опустил ноги в прохладную воду. Джим сделал то же самое.
— Мне будет не хватать всего этого, — сказал Боб, наверное, уже в сотый раз, и рассеянно положил руку на плечо друга. Они сидели очень тихо. Тяжесть руки Боба на его плече казалась Джиму почти невыносимой. Приятной, но невыносимой. Он сидел, не шевелясь, из боязни, что Боб уберет руку. Вдруг Боб вскочил на ноги:
— Давай разожжем костер!
В приступе лихорадочной активности они разожгли костер перед хижиной. Затем Боб вынес одеяла и разостлал их на земле.
— Ну, вот и готово, — сказал он, глядя на желтые языки пламени. Некоторое время оба, как загипнотизированные, смотрели на огонь, каждый во власти своих тайных мыслей. Боб очнулся первым. Он повернулся к Джиму:
