Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Заминка, вызванная допросами французских гвардейцев из Бобруйского полка, не повлияла на время отправления десантного корабля. Он не один, и недели две пройдет, пока загрузятся остальные. А то, что все эти дни придется провести в тесном и душном трюме… так от солдат никто и не скрывал предстоящих трудностей. Посидят и не сдохнут, в первый раз, что ли? Тем более русские нагнали сюда неимоверное количество посудин и руководят размещением союзников сами, дабы не давать французским командирам повода к искушению. Какому? Да очень просто – трюм набивается до отказа, а за право подышать свежим воздухом на верхней палубе требуют денег, как и за очередь на подвесную койку.
Русские подобную коммерцию не одобряют или не видят в ней смысла. Скорее всего, второе – денег у солдат все равно нет, и до ближайшей выплаты ровно столько, сколько до английского берега. Там их ждут звонкие франки и шиллинги, если, правда, последние к тому времени будут в ходу. Но и в этом случае обещали поменять по достойному курсу, а кому повезет, то даже на рубли. Лучше бы они, ведь неизвестно, сколько осталось серебра в хваленых шиллингах с чеканным профилем какого-то там по счету Георга.
Но пока тоже неплохо – новое или почти новое обмундирование, кормежка от пуза три раза в день и еженедельно по фунту мяса. Что еще нужно солдату? Разве только веселых девиц, но кто же их на корабль пустит?
Совсем молоденький француз из Бобруйского полка, видимо, думал иначе. Он не стал устраиваться в отведенном ему месте, а бродил по трюму, с виноватым видом приставая к казакам конвоя с какими-то просьбами. Те его не понимали и разводили руками, посылая к вышестоящему начальству незнакомыми, но одинаковыми фразами.
– Чего же ему надобно от нас, Гриша? – урядник Войска Донского с двумя медалями за Хивинский поход на груди вопросительно посмотрел на казака, проявившего интерес к французу.
– Хочет двадцать копеек в долг взять.
– Это зачем же ему?
– Написал письмо домой, вот и хочет отправить. А вот куда, я так и не понял, Василь Прокопьич. Двадцать копеек для письма дорого – наша почта больше пятачка не берет.
– Так спросил бы.
– С моими тремя годами станичной школы только с иноземцами и балакать, – засмеялся казак. – Мы академиев не заканчивали.
– Не скалься! – прикрикнул урядник. – Отведи-ка лучше нехристя к их благородию.
– Никак пожалел убогого?
– Ну и что? Всяко божья тварь, не ефиоп какой.
Григорий вздохнул и пошел к бедолаге, укоризненно бормоча под нос:
– Подведет нас под монастырь эта доброта, Василь Прокопьич, вот ей-богу доведет. Всю жизнь ведь через нее страдаем.
Несмотря на ворчание, в глубине широкой донской души Григорий испытывал к французу какую-то жалость. Низкорослый и худосочный, как и все солдаты нового пополнения, тот смотрелся воробушком на фоне сослуживцев, поглядывающих на сотоварища странными взглядами. Неужели подозревают ябеду? Да тут и подозревать не нужно – ткни в любого, посули теплое место в тылу, и каждый станет с превеликой охотой доносить и шпионить.
– Эй, мусью, ком цу мир! А ля гер, ком а ля гер! Мерде, пардон муа!
Хотя Григорий вывалил только половину запаса иноземных слов, но француз его понял. Несмело улыбнулся и сделал шаг навстречу.
– Жан-Луи Гастон, месье!
«Ага, вот и понимай теперь, где тут имя, а где прозвище… И что это у них все не как у людей?»
– Пойдем до его благородия, – казак перехватил протянутую руку француза, недвусмысленно давая понять, что в случае сопротивления попросту выдернет ее напрочь. – Не будем заставлять господина лейтенанта ждать. Хотя, честно признаюсь, он тебя и не ждет.
Вот так, чуть ли не в обнимку, и поднялись наверх. Чертов нехристь постоянно спотыкался, все норовил сунуться носом в палубу, и один раз ему это удалось – налетел на упавшее из-за чьей-то небрежности тележное колесо. Так и представить его благородию красавца с расквашенной мордой? И зачем, кстати, этими колесами чуть ли не половину трюма забили?
Лейтенант Самохин нашелся в каюте, любезно уступленной русскому союзнику датским шкипером. Федор Саввич отказываться от предложения не стал – не то чтобы он так стремился к комфорту, но очень уж мягкие здесь перины. Не роскоши и лени ради, а удобства для! Раненная когда-то нога в конце дня давала о себе знать ноющими болями, а на мягкой перине… Да что говорить, многие оценят.
А что до лени… Происхождение Федор Саввич имел из крестьян Нижегородской губернии, «их благородием» стал всего лишь два месяца назад, вернувшись на службу по императорскому призыву. Откуда же пагубным привычкам взяться? В отставку по ранению уходил в сержантском звании, а потом на земле работал. Хорошо работал, имея кусок хлеба с толстым слоем масла.
Мог, кстати, и отказаться от призыва, благо состояние здоровья позволяло сделать это без урона для чести и репутации, но возможность получить потомственное дворянство не дала усидеть на месте. И невеста, старшая дочь сельского священника, смотрела с таким восхищением… Сам-то отец Михаил чуть ли не с первого дня Наполеонова нашествия воюет, и негоже будущему зятю отставать от тестя в чинах и наградах. А лучше всего – превзойти! И опять же, дома сидеть, когда государь император призывает знатоков французского языка, неприлично. Оно, конечно, не долг, но когда учился за казенный счет в сельскохозяйственном училище Ее Императорского Величества Марии Федоровны, то кое-что обязывает.
– Разрешите, ваше благородие? – После короткого стука в каюту заглянул казак. – Французик тут с просьбой до вас.
– Заводи. – Лейтенант отставил в сторону граненый стакан производства братьев Нобелей в серебряном подстаканнике и застегнул ворот мундира. Русскому офицеру пристало выглядеть прилично даже перед собаками или союзниками. – Что там у него?
– Письмо хочет отправить и денег просит. А кому, куда и зачем написал, мы не поняли. Вот Василь Прокопьич и распорядился к вам отвести.
Солдат опасливо шагнул в каюту, и Самохин с неодобрением покачал головой:
– Недокормыш. Григорий, ты где такого отыскал?
– Сам нашелся. Да их там четверть таких тощих, Федор Саввич. – Казак позволил себе некоторую вольность в обращении, допустимую при разговоре одного понюхавшего порох человека с другим. – Так я попозже за ним зайду?
– Да, – кивнул лейтенант. – Отчего-то думается, что сей молодец желает со мной побеседовать с глазу на глаз. Заодно скажи уряднику, чтоб кашеваров поторопил. И пробу пусть сам снимет.
Григорий исчез, аккуратно притворив за собой дверь, а француз, разобравший хорошо знакомое слово «кашевар», непроизвольно сглотнул слюну. Это сытость глуха даже к родному языку, но голод интернационален и заставляет выучить любой. Хотя бы несколько слов, обозначающих еду. Ведь даже бескрылые птицы, привезенные Фаддеем Фаддеевичем Беллинсгаузеном с открытой им обледенелой земли, и те учатся, и заимели смешную привычку разевать длинные клювы при одном только упоминании о рыбе, еще не видя ее. А тут человек!
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
