— А? Что? Ничего… — равнодушно отмахнулась Иришка. Ее мысли уже ускользнули в абсолютно недоступную мне область глянцевого бытия. — Я просто подумала… Наверное, он был бы похож на Брэда Питта…
Я потрясенно молчал. Еще каких-нибудь три месяца назад она изо всех сил уверяла меня, что на Брэда Питта похож я!
Глава 2
Бывают города-воины, города-ткачи, города-металлурги. Бывают рабочие города, сельскохозяйственные города, портовые, нефтедобывающие. Москва же — город, безусловно, канцелярский. Она живет, производя ежедневно тонны макулатуры. Она питается бумагой, как некоторые города питаются хлопком или, к примеру, нефтью. Или пиловочным лесом. Каждое утро Москва распечатывает длинный железнодорожный состав, привезший требовательным канцеляристам ровные пачки превосходной мелованной бумаги, и к вечеру исписывает эту прорву подчистую. Здесь в почете все те уютные и приятные мелочи, которые разнообразят и делают чертовски приятной офисную работу — скрепки, кнопки, файлы, папки, принтеры и ксероксы. Особенно ценятся последние, — ведь за короткое время они могут выдать на-гора целые кипы превосходно отпечатанных бумаг.
Если вам вдруг покажется на минутку, что офисы — не главное в этом городе, что здесь живут еще и рабочие, и продавцы, и прочий мелкобуржуазный люд, выбросьте скорей эту мысль из головы как заведомо ложную. Нет, не эти люди определяют дивную музыку города. Не для них по утрам встает солнце, а по вечерам зажигается луна. Не для них разноцветными волнами переливается реклама и красиво подсвечиваются огоньками архитектурные памятники. Все это видимость, необходимый антураж, на самом деле служащий лишь единственной цели — производству бумаг. И рабочие здесь живут для этой цели, и торговцы… Даже строители нужны здесь лишь для того, чтобы построить еще больше просторных, светлых кондиционированных офисов, в которых так удобно разместятся виртуозные канцеляристы и начнут с утроенной скоростью производить огромное количество абсолютно необходимых им бумаженций.
Некогда мощное сословие, пролетариат, составляет ныне в Москве самую худосочную и мало значимую прослойку населения. По утрам он стыдливо выныривает из своей темной квартирки где-то возле Окружной, погружается в метро и, вжав голову в плечи, спешит на работу, шалея от собственной ненужности. Умильно улыбающиеся в ожидании покупателей торговцы в магазинах, несмотря на внешне самоуверенный вид, между тем всей своей шкурой чувствуют собственную ущербность. Они нужны здесь лишь для того, чтобы обеспечивать услугами полновластных хозяев города — канцеляристов.
Все прочие профессии здесь служат тому же благому делу. Например, врачи любовно лечат бумагомарак, милиция их бережно охраняет, а вузы заботливо растят юную офисную поросль, которая, закусив удила, рвется в пучину бумагопроизводства, свято полагая, что это дело — самое важное на свете.
Бумажная Москва просыпается поздно, мало отличаясь в этом от прочих мировых мегаполисов. Семь часов — еще раннее утро. Дворники неторопливо шаркают метлами по мостовой. Вскоре они исчезнут вместе со своими оранжевыми жилетами, чтобы уступить место служивому люду, который проснется в восемь и к девяти потянется на работу. Самые упорные пробки образуются на улицах уже после девяти, когда поток мелких служащих уже просочился на работу и настала очередь посетить рабочее место для господ рангом повыше.
Весь день Москва лениво пыхтит в неповоротливых пробках, чтобы к вечеру, устав от деловой напряженности, наконец разъехаться по увеселительным учреждениям. Там, в ярко тлеющих очагах ночной жизни, бюрократам любого ранга предлагается веселый товар любого рода и качества. Для канцеляристов попроще, начинающих виртуозов ксерокса и рядовых пианистов компьютерных клавиатур, — дискотеки, пиво в банках и девочки в коротких юбках, пляшущие так самозабвенно и отчаянно, как в последний день на земле. Для средней прослойки, полновластных обладателей штампов, оттисков, печатей и факсимиле, — средней руки рестораны с потасканными певичками не первой молодости с условными вокальными данными и с пожилыми танцовщицами той же (средней) руки.
Для высшего же канцелярского состава, ради которого, собственно говоря, ворочается и пыхтит этот город, ради которого на самом деле крутятся стрелки часов, течет вода в реке и дует освежающий северо-западный ветерок, — для них, городских небожителей, сливок канцеляризма, апологетов бюрократии и апостолов государственного столоверчения, — для них созданы уникальные места, куда доступ простым смертным заказан: клубы ценителей сигар, общества любителей женских ножек, содружества покорителей финансовых вершин, федерации создателей государственных пирамид и союзы вершителей судеб! Небожители сходят со своих облаков, лишь на короткое время ступив острыми носами лакированных ботинок на грешную (и грязную) землю, чтобы незамедлительно вознестись обратно на небо, прошуршав специально сконструированными воздушными хитонами.
Обыватель же неизменно пребывает в стойком заблуждении относительно собственной ценности. Отчего-то он наивно полагает, что небожители были первоначально придуманы, созданы и воспитаны специально для того, чтобы обеспечить им, обывателям, пристойную жизнь с пресловутым куском хлеба в зубах. Однако только сами небожители точно знают, что на самом деле первично — курица или яйцо.
Они проносятся мимо нас, озаряя окрестности проблесковым огнем мигалок, осеняют нас сверху священным крестом в воздвигнутых специально для этого действа соборах, они учат нас с экранов телевизоров тому, что сами никогда не собираются выполнять. Они — альфа и омега этого несовершенного мира. Они — вершина бумагопотребления и ее конечная цель, они — ее средство. Они — само совершенство. Они несгораемы (несмотря на то, что бумага так легко горит). Потому что мы сами придумали их. Может быть, они — это мы…
Каждый день в нашей конторе начинается одинаково. Но в обыденном монотонном течении буден чувствуется священная размеренность. Утром серая угрюмая толпа дружно перепрыгивает через лужи подтаявшего снега у метро, чтобы с противным пиканьем часов, означающим начало рабочего дня, по уши зарыться в вороха свежеотпечатанных бумаг. Это делается в высоких целях — чтобы в результате кипучей мозговой деятельности породить новую бумагу, которая доказывала бы безусловную необходимость создания очередной серии важных бумаг, существование которых подкреплялось бы другими бумагами. И так — до бесконечности.
Наша контора располагается в многоэтажном стеклянно-бетонном монстре, крышей подпирающем облака. Раньше здесь тихо загибался рядовой НИИ, а теперь помещения подчистую разобрали под офисы. Наша контора — одна из сотен, тысяч или, возможно, миллионов таких же контор по всему городу. Несть им числа. Имя им — легион. Наша контора поглощает важные бумаги, производит нужные бумаги, питается полезными бумагами, испражняется изничтоженными на мусороизмельчителе бумагами, отжившими свой срок. Наша контора — приют бумагомарателей, пещера диких канцеляристов, альфа и омега бумажного бытия, земля обетованная для бюрократов всех мастей. Она живет по раз и навсегда заведенному распорядку, осиянному боговдохновенным штатным расписанием и освященному трудовым законодательством. Закон, по которому живет офис, напечатан на первосортной бумаге и снабжен увесистыми печатями, которые не вырубишь топором.
